Я, Хуан де Пареха - Элизабет Бортон де Тревиньо Страница 38

Она озадаченно посмотрел на меня и повторила:

— Очень странно... при жизни ты будешь в тени, будешь жить тихо и скромно, но потом, после смерти, твоё будущее сияет золотым светом.

Впоследствии Лолис рассказывала мне, что будущее часто является ей в виде раскрашенного занавеса или раскатывается перед ней, точно свиток.

Однажды, когда Мастер отправился на аудиенцию к королю, а я в одиночестве натягивал холсты на рамы, Лолис пришла в мастерскую.

— Я снова видела занавес! — воскликнула она радостно.

— А на нём что? Или за ним?

— Будущее!

— Что-то хорошее? Ты такая счастливая.

Она засмеялась, а потом задержала на мне взгляд: веселый, чуть игривый и... ещё какой-то... не знаю какой.

— Да. Хорошее, — отозвалась она.

В последующие дни она заметно повеселела и реже показывала свой норов. А ещё она стала куда добрее с хозяйкой, которая таяла на глазах. По-моему, Лолис всё-таки к ней привязалась.

Так ко мне пришла любовь. И расцвела в моём сердце пышным цветом. Лолис не была мягкой и нежной, как моя мама, или хрупкой и нездешней, как Мири... Она была... многогранной, непростой, разнообразной — даже глаза подкрашивала каждый день иначе и волосы закалывала по-разному. Меня интересовало в ней всё, и я с замиранием сердца ловил звук её шагов, слушал её чудный грудной смех. А как ликовал я, если она, проходя мимо, до меня дотрагивалась!

В Италии, когда я вылечил руку Мастера, он пообещал выполнить любое моё пожелание. Я, конечно, понимал, что исцелил его не я, а Господь Бог, но тем не менее решил, что пришло время кое о чём попросить. Я попрошу Мастера отдать Лолис мне в жены.

Но сначала надо выполнить обещание, которое я сам дал Пресвятой Деве Марии.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, в которой я получаю свободу

Король снова зачастил в мастерскую. Он приходил без предупреждения, во всякий свободный час. Мастеру он говорил так:

— Для вас я монарх, только если я к вам обратился. Когда я молчу, я — никто. Мешать не буду: проскользну тихонько, без всяких формальностей, посижу тут у вас, полюбуюсь на картины, отдохну душой.

Мне он тоже велел «смотреть сквозь него», если он пришёл один, без герольдов, и ни с кем не заговаривает.

— Я мечтаю хотя бы ненадолго стать невидимкой, — сказал он нам с улыбкой.

В мастерской короля всегда ожидало любимое кресло, вино и пирожные. Чаще всего он появлялся в конце дня, перед тем как идти переодеваться для какой-нибудь дворцовой церемонии.

Когда-то давно голландцы из свиты Рубенса говорили, что испанский двор — самый скучный и чопорный во всей Европе. Думаю, Его Величество это мнение разделял, но изменить ничего не мог.

Он попросту прятался у нас, потягивал вино, рассматривал одну из картин Мастера, которую сам же выбирал из числа прислонённых к стене, разворачивал к свету и устанавливал на некотором расстоянии от своего кресла.

Меж тем я писал большое полотно. Делать это втайне от Мастера не составляло труда, поскольку хозяйка слегла, и он подолгу сидел у её постели. Удрученная болезнью и одиночеством, донья Хуана хотела, чтобы муж находился с нею постоянно и занимал её беседой.

Я же решил написать королевских псов. На тот момент все они уже умерли, да и в реальной жизни никогда не встречались, ибо жили в разное время, но все они были любимцами Его Величества, и я полагал, что он их непременно узнает.

Этих трёх собак — среди них и Корсо — я изобразил на опушке леса, под тёплыми лучами солнца, которые, пробившись сквозь листву, пятнами ложились на пёструю собачью шерсть. Один пёс смотрел прямо на меня, свесив язык набок и растянув в улыбке тёмные губы; другой, навострив уши, смотрел вдаль; третий спал, уткнувшись носом в лапы. Собаки получились как живые, благо у меня под рукой имелись во множестве картины Мастера, писанные с натуры. Над пейзажем я тоже немало потрудился со всем умением и тщанием, на какие был способен.

Закончив картину, я сходил к причастию, вознёс хвалу Деве Марии и, вернувшись в мастерскую, поставил холст среди повёрнутых к стене работ Мастера. Содрогаясь от страха, я ждал прихода короля. Тогда-то мне и придётся признаться, это уже неизбежно.

Прошло несколько дней. Его Величество хворал и оставался в своих покоях.

Мастер затеял писать новую композицию с отражениями. Он увлечённо расставлял зеркала и светильники и совершенно не замечал, что меня снедает тревога.

И вот час признания пробил.

Солнце клонилось к закату, и Мастер, закончив работу, сидел за письменным столом: сводил счета и составлял заказ на особые пигменты{47}, которые нам присылали из Фландрии[37]. Тут дверь в мастерскую тихонько приоткрылась, и появился король — по обыкновению чуть смущённый, словно извинялся за непрошеное вторжение. Близилась какая-то церемония, и Его Величество был облачён в праздничные одежды: чёрные бархатные туфли и панталоны, длинные чёрные шёлковые чулки. Только камзол он пока не надел — лишь белую хлопковую рубаху и тёмный парчовый халат. Думаю, он собирался посидеть перед какой-нибудь картиной, затем вернуться в свои покои, надеть камзол и призвать цирюльника, чтобы тот завил ему волосы и усы. Ну а потом король прикрепит круглый белый крахмальный воротник во всю ширину плеч и отправится в тронный зал.

Сначала он просто уселся в своё кресло и со вздохом вытянул длинные ноги. С Мастером он не заговорил, лишь приветливо ему улыбнулся, и тот, не отрываясь от бумаг, ответил ему такой же тёплой дружеской улыбкой.

Вскоре, однако, король встал, прошёл к стене, где стояли картины и, чуть помедлив, выбрал наугад одно полотно. Моё полотно.

Выхваченные лившимся из окна закатным солнцем и лучами на самой картине верные собаки короля засияли на тёмном фоне. Их шерсть блестела, в тёмных глазах тоже отражался свет. Король замер. Он видел эту картину впервые. На его челе отражалось, по обыкновению, медленное, постепенное осознание: это его любимые собаки!

Я бросился на колени перед королём и взмолился:

— Ваше Величество! Простите! Это моя картина. Все эти годы я украдкой писал — остатками краски, на кусочках холста... копировал полотна Мастера, учился по ним и начал немножко пробовать свои темы. Я знаю, закон запрещает мне заниматься живописью. Только Мастера не ругайте: он