Василий Аксенов - «Ловите голубиную почту…». Письма (1940–1990 гг.) Страница 38

Но радости уже нет от этого. Впрочем, с выступлениями опять все заглохло, так что тужить не о чем.

В сей миг вошел Дмитрий Александрович Пригов. Теперь он читает Васино, а я пишу Васе.

Вася, я так быстро и некстати перечисляю все эти скудные подробности жизни, потому что и сама не знаю: к чему ведут они?

Про советских и меня понятно, что они решали и решили, до поры до времени, – не трогать меня. Да и не до меня им: у них опять собрания, съезд и прочая.

Но и я их видеть не могу и соотноситься с ними не могу. (В маленьком случае: идем с Лизой[368] по улице, Карелин[369] норовит сунуть руку, я руки за спину: «прочь, прочь, не надо этого». В случае всей жизни – ведь то же самое.)

Стихи же новые, по дружеской просьбе Фогельсона[370], сложила, отдала ему.

Да, стихи. Я их все пришлю тебе.

Приехал Пик.

Васька, я сняла что-то в Тарусе, опять хочу поехать, уже с детьми.

По приезде – все-все, что написала, пошлю тебе.

Пока же, прости, что написала как-то все не так, как живу, как горько люблю вас, как безнадежно обо всем думаю.

Одно несомненно: лишь стихи и прочие писанья ответят мне на все мои вопросы, с которыми лишь к судьбе могу взывать.

Вася и Маята, Пик и Бигги[371] – уже едут.

Я все написанное – пишу в Васину тетрадь, чтобы и Вася написал.

Теперь – примите разрывание сердца, любовь мою и Бори и, Вася, – любовь множества людей.

В следующий раз напишу – лучше.

Липкин – счастлив из-за книги![372]

Целую. Ваша Белла.

Многого не успела.

Вот, смешное. Приходит молодой человек, с тайной рукописью, с письмом от Владимовых.

Кладет все это в ящик № 30 (как у нас) соседнего дома.

А там живет кто-то мрачный в отставке, ничего не отдает.

При Боре входит в наш подъезд, смотрит: кто живет в № 30? Все сцепились, но он не отдал ничего – нам.

Василий Аксенов – Белле Ахмадулиной

2 июля 1981 г.

Дорогая Белка!

В столице нации нас ждала радость – пакеты от Пика с твоими страницами и даже роскошнейший альбом (кто тебе их делает? С таким искусством здесь можно хорошо торговать по университетским кампусам). Я алчно к нему кинулся, предвкушая содержимое, но оказался пуст, предназначен для заполнения мною – хитрая какая – придется писать. Начну, пожалуй, в нем «Гавайский трактат», он располагает к этому цветами и листьями. (До отъезда из Калифорнии мы побывали на двух островах Гавайского архипелага и не пожалели, а напротив – очаровались.) Что касается писаний, то этому делу, конечно, мешают наши постоянные разъезды и переезды, а также университетская и общественная работа. Тем не менее навалял маленькую повесть «Свияжск» (первая в эмиграции) и послал в «Континент». Первая мысль, конечно, была о «Новом мире», но потом подумал – Наровчатов, хоть и дерзкий человек, не донесет, пожалуй, даже до дядьки Альберта[373], в лучшем случае Евтушенке покажет. Теперь буду понемножку валять роман, начатый еще в Мичигане. После выхода «Острова Крыма» начал я первое в своей жизни капиталистическое предприятие. В издательстве «Эрмитаж» Игоря Ефимова (звучит громко – на деле же это просто Игорь и Лариса в подвале собственной квартиры) издают за свои деньги «Аристофаниану с лягушками», сборник пьес. Если тираж 1000 разойдется (большой вопрос), это принесет мне несколько сотен дохода, которые я по примеру некоторых классиков соцреализма[374] внесу в бельгийскую оружейную промышленность и вскоре стану миллионером.

Слухи о Тарусском сидении дошли до нас уже давно, стихов пока нет. Жаждем. С удовольствием и радостью прочитали подборку в «ЛГ». «Сад» с такого расстояния еще более великолепен. Значит, полезно иногда по морде сволочь. Рассказанный тобой эпизод с Кузнецовым лишний раз подтверждает то, что он не вполне прогрессивный, сексот патриархального толка, не понимает современного феминизма. Женщины борются за то, чтобы их избивали наравне с мужчинами, а жлобы-сексоты все по старинке, принцип очередности соблюдают.

Очень жалко Илью[375]. Сколько его помню, он всегда выражал презрение к Степаниде В., был искренним и даже пытался бороться, несмотря на все свое простреленное и изувеченное. Передай, пожалуйста, наше сердечное соболезнование Лиде.

Как я понимаю, Пик забрал твое письмо и в тот же день передал тебе наше с копией приглашение от Гаррисона Солсбери. Любопытно, дошел ли оригинал по почте? Есть ли у вас идеи насчет возможного приезда в том смысле, что – собираетесь ли рыть землю? Я думаю, что есть смысл, и я не согласен с Пиком, что вас тогда автоматически лишат гражданства. С какой стати? Вы не такой еще гад-отщепенец, как другие. Приглашение Гаррисона, как ты понимаешь, любезная формальность. Он о вас заботиться не будет, о чем он меня тактично предупредил по телефону. Однако, если мы будем знать заранее, мы подготовим здесь все – и тур по университетам, и жилье в разных городах, не говоря уже о столице мира капитализма, жителями которой мы теперь имеем себя быть. (Новые координаты у Ника и в письме Попову). Дин Уорпфстор[376] даже обещал устроить в UCLA[377] циклы для тебя и Бори, но на него сейчас полагаться трудно: он женился на девушке Эмили и как-то стал все то ли забывать, то ли слегка чураться. Например, мы его несколько раз просили выяснить, где твои деньги income tax return[378], и он всякий раз обещал, но так ничего и не сделал. Теперь мы уже махнули рукой и обратились к нынешнему chairman’y[379] Мише Флайеру, а вот от него можно ждать реальной помощи.

В течение лета у тебя должны появиться разные калифорнийские люди – Марина, Линда, Майк Хайм. Пожалуйста, передай с ними свои идеи и соображения или, как бы написал Г. Боровик[380], «свои надежды и чаяния». Впрочем, сейчас, заглянув в твое письмо, подумал, что тебя летом не достичь, если уезжаешь в Тарусу. Даже и это мое письмо неизвестно когда к тебе прибудет.

В снах уже все перемешалось. Вот прошлой ночью видел вас обоих – будто Боря ходит, что-то готовит в помещении, чем-то распоряжается, а ты собираешься читать, но где это происходит – в Москве, в Лос-Анджелесе, на Гавайях?

Мы сняли квартиру в большом доме недалеко от американских святынь. Город нам нравится, пожалуй, самый европейский из всех американских. Люди сидят в открытых кафе, чего в LА не увидишь, по ночам в Georgetown как на Saint German de Pres, молодежь, саксофоны, все в шортах.

Мы еще ничего не видели, потому что озабочены пока столами и стульями. Только вот вчера смотрю – у решетки Белого Дома чувачок с плакатом «Лицемеры, лицемеры!» стоит и курит, и лицемеры его лицемерно не трогают.