Юрий Гальперин - Воздушный казак Вердена Страница 38

К инструкторам подошли стоявшие поодаль ученики: поручик конной артиллерии Крутень, поручик Смирнов, уланский штабс-ротмистр Казаков…

— Ну, рыцари неба! — повернулся к ним штабс-капитан Горшков. — Поняли, что такое авиация?.. Летать не расхотелось?

— Почему же сосны эти не спилят? — спросил вместо ответа Крутень.

— Сколько раз уже просили, — сердито ответил поручик Модрах, — мы же тут не хозяева.

— А кто?

— Управляющий Гатчинским дворцом, вот кто!..

— Ну и что? — продолжал допытываться Крутень.

— Вдовствующая императрица привыкла видеть их из своего окна, отвечает управляющий. Ясно? — вмешался Руднев, чтобы закончить разговор. — Пошли, господа… Кто не знает — похороны завтра… Наступило воскресенье. Дежурил по школе поручик Крутень, День этот считался нелетным, на аэродроме не было ни души. Дежурный подозвал солдата из наряда:

— Знаешь, где найти пилы и топоры?

— Так точно, ваше благородие. В мастерских есть, в хозяйственной команде.

— Тащи пилы и топоры. Не меньше двух. Одна нога здесь, другая там!

— Слушаюсь, ваше благородие. — И солдат припустился бегом.

Крутень отправился к товарищам по группе инструктора Кованько. Вскоре они вернулись вместе с Казаковым, Мачавариани, Смирновым. Около помещения дежурного уже лежали пилы и топоры.

— Молодец! — похвалил солдата поручик.

— Рад стараться, ваше благородие!

Захватив с собой еще моториста и двух солдат, Крутень повел всех к злополучным соснам.

— Выбирайте, кому какая по душе, а ты со мной, — сказал Крутень сметливому солдату и сбросил китель.

Работа закипела…

Часа через два деревья были свалены.

— Спасибо, братцы! — поблагодарил Крутень солдат, собиравших инструмент.

— Рады стараться, ваше благородие!

— Отдохните и после обеда распилите на дрова. Я еще пришлю людей, — распорядился дежурный.

— Из тебя вышел бы идеальный управляющий имением, — пошутил Казаков.

— Выйду в отставку, пожалуйста. Только дорого обойдусь.

— Если я к тому времени разбогатею.

— Или получишь наследство, — сказал Мачавариани.

Весело балагуря, возбужденные собственной лихостью, шутка ли «императрицины» сосны свели, офицеры шли по нежно-зеленому весеннему полю.

Вечером в офицерском собрании только и разговоров об этом происшествии. Все восхищаются решимостью Крутеня.

— Как бы Крутеню не пришлось крутенько! — скаламбурил кто-то.

— Как, как? Повторите, — раздались голоса. Но повторять не пришлось. Вошел сам начальник школы. Широкоплечий, осанистый, с густыми бровями, он выглядел необыкновенно рассерженным.

— Господа офицеры! — выкрикнул Крутень и повернулся к Ульянину: — Господин полковник! За время моего дежурства никаких происшествий не произошло…

— Ну, знаете ли, если сосны не происшествие, то что же тогда вы сочли бы достойным для доклада мне?..

Наутро, когда собрались на полеты, всю эту сцену в лицах рассказывает тем, кто не был, темпераментный подпоручик Мачавариани.

— Дальше, дальше, — требуют слушатели.

— Крутень молчит. Что тут скажешь? Полковник многозначительно провел по усам и пробасил: «Самовольничаете, господин поручик, это может плохо обернуться…» А сам, конечно же, в душе рад. Крутень школе помог. Но виду полковник не показывает. Отчитал Крутеня и ушел, чтобы не слушать, как все заступаться начнут. Да вы же знаете Ульянина, он с виду только грозен.

— Как во дворце отнесутся?

— Не пострадал бы Крутень…

К счастью, никаких последствий это самоуправство не имело. Все понимали, что благополучный исход стоил начальнику школы немалых хлопот. Но главную роль, как это ни прискорбно, сыграла гибель Стоякина. Это был решающий аргумент.

Торжественное открытие летного сезона в Гатчинской школе намечалось на двадцатые числа мая, но все группы уже летали. Обучение шло на «фарманах». Взлет, трехминутный полет по кругу, осторожные, «блинчиком» развороты, посадка.

— Страшно? — расспрашивает поручика Смирнова его приятель из воздухоплавательного отдела школы.

— Да пострашней, чем на твоих «пузырях», особенно сначала. Сидишь как на жердочке над пропастью, пошевельнуться боишься. Одна рука к стойке прилипла, другая к ручке управления… А ветер так и бьет прямо в грудь… Привыкаешь. Сейчас уже посвободней. Вот француз Пуарэ показывал нам тут свои трюки, это неповторимо…

Разговор становится общим: перебирали имена французов и русских, вспоминали различные истории, происшествия. Свидетелем, а то и участником многих из них был известный воздухоплаватель, ставший летчиком, инструктор, а теперь и командир строевой роты летной школы штабс-капитан Данилевский.

— Николай Николаевич, а как вы самолет остановили в воздухе, расскажите?

— Это, господа, в самом деле занятная история. На первом празднике всероссийском, в десятом году, я поднимал публику на змейковом аэростате и воздушных шарах. Это происходило в центре аэродрома. Только поднял корзину с двумя девицами, как летавший по кругу Уточкин вдруг изменил направление и пошел прямо через середину поля — точно на канат, протянутый к змею.

Сергей очень близорук, не видит препятствия, и своим «фарманом» уткнулся в канат. Аппарат на несколько мгновений остановился, потом, увлекая за собой канат, стал довольно медленно падать на землю… Вижу, как он, ничего не понимая, дергает руль высоты, тут раздается треск, самолет приложился к земле, недоумевающий Уточкин цел, растерянно озирается по сторонам. Тут он канат и увидел, как закричит: «К-какой ч-чурбан п-протянул здесь к-канат!» — на что я довольно сердито ответил: «Канат протянул не чурбан, а я». — «Извините, пож-жалуйста, я н-не з-знал», — смутился Уточкин и мрачно приказал подбежавшему механику разбирать самолет… Вот такой трагикомический эпизод.

— А что-то не слышно о нем последнее время.

— Говорят, болеет. А вообще летчик отчаянный.

И вновь зашел разговор о пилотаже, возможном приезде Пегу:

— Вот уж это мастер!..

— Неужели лучше Нестерова?

…Имя поручика Петра Николаевича Нестерова летом 1913 года стало известно всей России, прогремело по Европе.

Питомец Гатчины, талантливый теоретик, командир авиационного отряда в Киевском военном округе, Нестеров стал активнейшим реформатором летного дела: он пропагандировал развороты с большим креном, от которых остерегали наставники, выполнял глубокие виражи, утверждая, что самолету «в воздухе везде опора». И своих подчиненных учил тому же. Его отряд первым принял участие в корректировке артиллерийского огня, совершал дальние перелеты и посадки на ограниченных площадках, садились даже ночью, при свете костров.