Всеволод Успенский - Глинка Страница 38

Престранное это было имение. Отличный каменный дом с одной стороны оставался недостроенным, дорожки в саду недочищены; хозяин содержал большой духовой оркестр крепостных музыкантов, но неполный; был хор, – он не пел. Первый скри пач Калиныч – туг на ухо; повар – недоучен. Блюда подавались в огромном количестве, но одно обязательно пережаренным, другое – недопеченным. Хозяин весел, приветлив, но скуп; хозяйка ни слова не говорила. При необъятной своей полноте она молчаливо лежала под яблонями в саду с утра до вечера, и дворовые девки растирали ей ноги. Хозяева не имели своих детей, но разных племянников и племянниц всех возрастов водилось в Качановке столько же, сколько в вишеннике воробьев.

Гостей поместили в оранжерее. Все эти странности были предметом веселья и шуток для всей округи, которая то и дело съезжалась в Качановку, особенно с той поры, как там поселился Глинка.

Набор певцов требовал и внимания, и труда, и постоянных разъездов в Чернигов, Харьков, Переяславль, Полтаву. Он проходил успешно, народ был очень музыкален и обычно на каждые сорок испытанных голосов восемь уж непременно годились. Среди отобранных певцов встречались прекрасные голоса, например баритон Гулак-Артемовский, тот самый, который впоследствии стал оперным певцом и автором известной украинской музыкальной комедии «Запорожец за Дунаем».

Солнце, простор, песни, простые здоровые люди и звонкие голоса – набранных певчих, – все вместе точно омыло душу. Глинка повеселел, стал шутить, как в прежние годы. Он плодотворно работал. Написал две украинские песни – «Не щебечи, соловейко» и «Гуде витер», романс «В крови горит огонь желанья», заготовлял впрок разные темы, закончил «Персидский хор» и «Марш Черномора». Здесь же, в Качановке, две эти вещи и были исполнены в первый раз. Правда, когда исполняли «Марш Черномора», не нашлось колокольчиков, но их заменили хрустальными столовыми рюмками.

По временам заглядывал к Глинке в Качановку его пансионский товарищ – поэт, историк, этнограф, – соседний помещик Николай Андреевич Маркевич. Он взялся набросать слова для баллады Финна, которую Глинка обдумывал на тему песни финского ямщика, услышанной давно, во время поездки на Иматру с Дельвигом. Но Глинка так быстро писал балладу, что Маркевич не поспевал подкидывать текст. Правда, задача поэта была нелегка: подделать стихи либретто под пушкинский стих – это и лучшему стихотворцу было бы трудно. Так же как и музыка «Ивана Сусанина», музыка «Руслана и Людмилы» создавалась прежде либретто.

Кроме отрывков из «Руслана», оркестр в Качановке исполнял и произведения западноевропейской музыки. Увертюра, антракты Бетховена к «Эгмонту» и особенно «Смерть Клерхен» глубоко потрясли Глинку.

Из украинской поездки Глинка вернулся домой как бы обновленным, совсем другим человеком. Ему хотелось уйти с головой в работу над новой оперой. Но Петербург встретил композитора неприветливо.

Львов настаивал, чтобы новые певчие были как можно скорей представлены государю, приходилось их спешно натаскивать.

Мария Петровна была занята светскими развлечениями, приемами своих личных друзей. Доходов с имения и жалованья нехватало на ее затеи. Глинка решил собрать и издать сборник музыкальных пьес русских композиторов, включив в него ряд своих новых романсов и фортепианных произведений. По тогдашним понятиям продавать свои произведения издателю считалось дурным тоном, но Глинка вынужден был поправить свои запутанные денежные дела. Обязанность постоянно бывать при дворе на приемах и на торжественных церковных службах, необходимость много заниматься с хором тяготили Глинку и отнимали немало времени. А тут еще Мария Петровна объявила, что зимой она намерена выезжать, что ей нужны четверка лошадей и карета. Она презрительно говорила:

– Разве я купчиха, чтобы ездить на паре? Если вы меня недостаточно любите, я вас оставлю.

Разлад в семье и служба в Капелле мешали Глинке сосредоточиться на главной своей работе, писать удавалось урывками. По утрам он садился за письменный стол и начинал сочинять. Но едва успевал набросать страницу, как появлялся нарочный звать в Капеллу.

Львов требовал ретивого исполнения службы. Глинка решил оставить Капеллу, но домашние противились. Жена и теща не раз язвительно напоминали ему, что постановка его первой оперы ничего не дала, а за службу в Капелле царь платит жалованье.

Глинка мысленно слышал каватину Гориславы или арию Людмилы, но как раз в ту минуту, когда он садился их записать, его отрывали, не давали собраться с мыслями

Глинка брал с собой ноты и уходил к Кукольнику. Там, примостившись на огромном клеенчатом диване, он писал партитуру «Руслана». Хозяин расхаживал взад и вперед, вслух читая стихи из своей последней трагедии; художник Брюллов, напевая романс, рисовал за столом. Тут же карикатурист Степанов[106] набрасывал карикатуры на хозяина и его гостей. И здесь Глинке мешали работать, но по крайней мере не ссорились с ним и не пилили его, как дома.

Напротив, Кукольник и его друзья предлагали помочь – написать план оперы, сочинить стихи, и каждый навязывал свое. Кукольник набивался в либреттисты, отказать ему окончательно было нельзя – дружба. Но Глинка твердо знал, что Кукольник не годится в либреттисты, что его стих слишком вычурен и тяжел.

Чтобы избавиться от навязчивой дружбы, Глинка уверял, что пишет пока по вдохновению и без всякого плана, что еще неизвестно – будет ли опера.

Но Глинка лукавил. Уже год назад он выбрал себе либреттиста – Владимира Федоровича Ширкова, знакомого офицера, большого любителя и ценителя музыки. Ширков хорошо рисовал и свободно писал стихи, и даже печатал свои, весьма недурные, поэмы, – словом, имел достаточные для либреттиста литературный опыт и вкус.

Глинка попробовал заказать Ширкову текст для отдельных сцен, – проба вполне удалась. Уже на другой день после беседы с Ширковым Глинка напевал вполголоса понравившуюся ему арию: «Любви роскошная звезда».

Зимою с 1838 на 1839 год Глинка часто навещал свою сестру Марию Ивановну Стунееву, жившую с мужем на казенной квартире при Смольном институте.

Как-то раз в марте месяце Глинка приехал к сестре в том безотчетно тревожном состоянии, которое обычно у него разрешалось или музыкой или тоской. Он нервно ходил взад и вперед по комнате, когда вошла незнакомая девушка. Глинка окинул ее хмурым взглядом. Лицо вошедшей было совсем некрасиво, но по-своему выразительно и главное кого-то ужасно напоминало. Узел тяжелых волос оттягивал назад ее голову, точно уставшую носить эту тяжесть, а глаза были мягкие, добрые и улыбка застенчивая. Глядя на эту девушку Глинка вдруг почему-то припомнил Анну Петровну Керн, хотя между ними и не было явного сходства. Однако его впечатление оказалось довольно верным. Вошедшая была Екатерина Ермолаевна Керн, дочь Анны Петровны. Когда-то Глинка знал ее девочкой, а теперь она служила классной дамой в Смольном институте и жила тут же, по-соседству со Стунеевыми.