Валентина Чемберджи - XX век Лины Прокофьевой Страница 39

Случилось и так, что Прокофьев приехал в тот единственный момент, в отличие от всех последующих десятилетий двадцатого века, когда музыка ещё не стала бесправной униженной изгнанницей. Ещё живы были слушатели, традиции, уровень держался для последующего десятка лет неслыханный, ещё не били наотмашь по великим операм, как это сделали с Шостаковичем, не сажали и не стреляли в затылок. Можно было даже допустить, что некоторые жили за границей! Да з-з-за это лет через восемь-десять укокошили бы без суда и следствия. Сошлось всё каким-то чудесным образом. Тут никак не обойтись, чтобы не сказать: не зря ведь созрело в это время столько музыкальных гениев, да и всех других, – таков намечался у России путь, но большевики в своём варварском меньшинстве подоспели и на корню всё уничтожили.

С момента приобретения автомобиля начинается новая – автомобильная эра в жизни семьи. В дневнике каждый день по тому или иному поводу появляются сообщения о достигнутой скорости, средней скорости и т. д. Упоминаются автомобили Де Фалья и Момпоу, – у них Ehrhardt. Башкиров тренирует Прокофьева каждый день. Они вместе с Линой совершают всё более и более дальние поездки. Сначала одни, потом с друзьями. Всё это прекрасно, Прокофьев счастлив, и омрачаются поездки на машине только семейными сценами из-за нелюбви Лины к Башкирову. Не всегда Лина была не права. В записи от 10 мая 1927 года читаем:

«‹…› В моё отсутствие несколько раз был у Пташки Б. Н., лебезил, завтракал и в результате попросил двести франков, но с тем, чтобы Пташка мне не говорила. Пташка ответила: „Вы напрасно просите, чтобы я не говорила: деньги Серёжины, – почему же я буду ими распоряжаться, не сказав ему?“ И в самом деле, приёмчик так себе».

В первые же дни возобновили посещение церкви и занятия «Christian Science». В Монте-Карло шли репетиции балета «Стальной скок» с Дягилевым, который тоже реагировал на поездку Прокофьева в Россию: он давно мечтает туда поехать. На что Прокофьев ответил ему, что в России больше всего боятся, как бы Дягилев не переманил оттуда всех танцовщиков и танцовщиц. Поэтому если он даст письменное обещание не делать этого, его примут с распростёртыми объятиями.

7 июня в Париже состоялась премьера балета «Стальной скок» в Дягилевской постановке. Либретто принадлежало Прокофьеву и Якулову. От Лины мы знаем, что балет состоял из двух частей, показывавших современную жизнь в России, на сцене появлялись мешочники, комиссары, ораторы, матросы, девушки – работницы, рабочие, фабрика. Всё это было крайне рискованно, и Лина опасалась (Прокофьев тоже), что в зале могут вспыхнуть протесты, но всё обошлось, балет потом с ещё большим успехом прошёл в Лондоне и возвратился в Париж. Прокофьев присутствовал на репетициях, а Дягилев работал вот уж в самом деле день и ночь. Не обедал, не брился и к премьере не успел соответствующим образом одеться. Пташка была тронута и просила позволения поцеловать его, на что он с удовольствием согласился. На спектакли приходили Пикассо, Стравинский, Жан Кокто, Равель, Руссель, Соге, Орик, Пуленк, Вилла-Лобос, – этот список можно продолжать до бесконечности.

Правые русские газеты ругали спектакль. Но не Прокофьева. У Прокофьева кратко записано: «Mme Sert о постановке». Жаль, что мы не узнали её мнения.

Во время встречи со Святославом Прокофьевым в июне 2006 года в Париже он показал мне присланные из Америки съёмки этого балета, только что поставленного одним из американских университетов. Вот где, не уходя в дальние дали от замысла авторов, не наворачивая собственных сомнительных идей, с удовольствием оттанцевали «Большевистский» балет, как называл «Стальной скок» заказавший его в незапамятные времена Дягилев: легко, профессионально, весело, остроумно, красочно, ПОНЯТНО! – ну просто заглядишься и заслушаешься. Публика приняла представление с восторгом, овации не смолкали, и одной из замечательных сторон была полная естественность всего зрелища.

Автомобильная эра вступала в свой апогей. Лина рассказывает: не проходило и дня, чтобы Сергей Сергеевич не принёс из автомобильного магазина какую-нибудь новую, соблазнительную деталь. Лина, бедняжка, не сразу сдала экзамен на водительские права, но потом водить научилась и уже не была обречена на роль пассажира, при случае садилась за руль.

Катали друзей. Кусевицкий пришёл в такой восторг, так хвалил автомобиль, природу, Прокофьева, его музыку, так ругал всех остальных, называя Прокофьева ПЕРВЫМ среди всех, что даже рекомендовал своего портного.

На дачу в Сент-Пале-сюр-Мер, близ Ройяна (она называлась «Маяки», les Phares, что по звучанию походило на Лифарь, так что шутили, что живут в Лифаре), ехали с Пташкой, Святославом и мисс Олмстед из «Christian Science». Ну и, конечно же, горы нот и бумаг. Проехали за день 224 км, попали в смерч, шёл дождь, устали. Прокофьев замечает, что «Святослав вёл себя как взрослый». Но всё искупила дача, у самого моря, огромная, чистая, с изящной простой мебелью. Большой сад. Легли спать без постельного белья, так как его забыли в Париже.

Прокофьев, как всегда, без устали работал, а в перерывах они с Пташкой объездили все уголки этих очаровательных французских окрестностей.

Святослав без страха входил босой в море, но потом садился и выходил с промокшими штанами. Так было несколько раз. Но вот уже разгар лета, середина июля, а вода ледяная. Бедный Святослав со слезами кричал: «Довольно!!»

Работала и Лина. За время пребывания в России она запустила свои папки и теперь вся ушла в изучение рецензий, их надо было разобрать, рассортировать, выбросить ненужные, а потом распределить по страницам и наклеить «художественно».

В конце июля Сергей Сергеевич и Лина отправились в Бордо встречать родителей, прибывавших из Америки. Они оказались на пристани в самую рань и вскоре увидели на палубе Мэмэ и дедушку Хуана – Ави. Но пришлось ждать ещё полтора часа, прежде чем их выпустили. Avi выглядел плохо, он уже стал много болеть.

Но в дорогу! И Сергей Сергеевич помчался. Он нашёл скорость, с которой они ехали – примерно 54 км в час – прекрасной, – и к трём часам, не без лёгких приключений, прибыли домой. Водитель заснул как убитый.

В труде и размышлениях шла работа Прокофьева над «Игроком». Всё было обдумано им во время сочинения музыки, но оставалось выписать миллионы нот. Оркестровал спиритический сеанс. «Масса убухано хорошей музыки на сюжет, за который я теперь ни за что бы не взялся. И за „Игрока“ не взялся бы. На днях Пташка читала „Игрока“, с которым не была знакома, а я перелистывал его. Год его написания совпадает с годом открытия Christian Science, и подумать, что в тот момент, когда в Америке создавалось величайшее учение, наш русский гений метался между шалой женщиной и игорным столом, и затем стремительно строчил роман о том и о другом!»