Фёдор Абрамов - Олег Трушин Страница 39

Эпопея со статьёй «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе» закончилась для Фёдора Абрамова внешним поражением, внутренним сломом, потерей надежды на торжество справедливости. Все последующие годы своей жизни он будет помнить то время, тот бой за правду. Об Абрамове ещё не единожды будут говорить в ЦК партии, и его имя как талантливого писателя на многие десятилетия, по сути до конца жизни, попадёт в разряд неугодных власти.

Сполна достанется и новомирцам.

23 июля 1954 года Александр Твардовский постановлением ЦК КПСС будет освобождён от должности главного редактора журнала «Новый мир». А спустя несколько дней после его «свержения» на партийном собрании Московской городской писательской организации Александр Дементьев и Сергей Смирнов, ранее вставшие на защиту абрамовской статьи, принесут «покаянные» речи, признав личные ошибки в редакционной работе.

Фёдор Абрамов очень болезненно переживёт отставку Твардовского. Вынужденное «покаяние» Александра Трифоновича фактически станет для Абрамова душевным крахом и началом переосмысления пройденного пути.

Но, как ни странно, абрамовская статья всё же найдёт свою, пусть и робкую, правду на II Всесоюзном съезде советских писателей, открывшемся 15 декабря 1954 года в Большом Кремлёвском дворце и растянувшемся на 12 дней. Конечно, на съезде не обошлось без речей о «Новом мире», в которых упоминались и «Люди колхозной деревни…». И всё же случилось то, о чём ещё несколько месяцев назад нельзя было и подумать. Вновь занявший должность главреда «Нового мира» Константин Симонов в своём докладе «Проблемы развития прозы» резко осудил «ложные приукрашивания действительности» в ряде произведений советских писателей, в том числе и в романе Бабаевского «Кавалер Золотой Звезды». Как такое могло случиться, чтобы Симонов, ещё совсем недавно, будучи редактором «Литературной газеты», громившей своими публикациями «Новый мир», не упоминая в выступлении имени Фёдора Абрамова, фактически встал на его сторону? Ответ один – здравый смысл новомирской статьи Фёдора Абрамова восторжествовал. И речь Симонова, за которую, в частности, ему порядком досталось, была тому живым примером.

Чуть раньше, 26 октября, в Москве прошло совещание литераторов, в чьём творчестве затрагивалась тема деревни. Доклад «Новое в колхозной деревне и задачи художественной литературы», сделанный Валентином Овечкиным, содержал многие факты из нашумевшей статьи Фёдора Абрамова, тем самым подтверждая правильность заложенного в ней смысла.

Новый, 1955 год Абрамов по-прежнему встретил в должности старшего преподавателя кафедры советской литературы Ленинградского университета. Его не уволили, смута вокруг его имени улеглась, и он по-прежнему значился одним из ведущих советских шолоховедов и даже подготовил в нужном духе «партийности» смаковатую статью к пятидесятилетнему юбилею Михаила Шолохова, которую опубликовала университетская газета.

А читательские благодарные письма за «Людей колхозной деревни…» всё шли и шли в Ленинград со всех уголков страны. «Пишите Ваши статьи в том же духе, требуйте от писателей правдивого отображения жизни, – призывает в своём письме 18 февраля 1955 года инженер-электрик из села Троицкое Ростовской области П. И. Королёв, отправленном для Абрамова в «Новый мир», – со всеми её мелочами без напыщенного патриотизма, ведь нет же ещё второго “Тихого Дона” наших дней, а это очень желательно.

Пусть писатели отображают жизнь, а не создают её, ибо книги пишутся на материале жизни, а не жизнь строится на материале книг».

Не ведал тогда автор письма из села Троицкое, что пройдёт совсем немного времени, каких-то три с небольшим года, и в своих руках он будет держать «второй “Тихий Дон”», написанный человеком его времени.

Архангельск, Карпогоры, Веркола, Кушкопала… Летний отпуск 1955 года Фёдор Абрамов вновь провёл на Пинежье. Помогая по хозяйству брату Михаилу, не забывал и о романе, черновой вариант которого уже почти был готов.

9 августа Абрамов напишет Людмиле: «В общем, хоть и медленно, но дело идёт к концу. Разумеется, возни с моим опусом ещё много будет. Первые двадцать – двадцать пять глав надо почти переделывать, остальное – основательно чистить. Но к концу августа я, вероятно, уже могу сказать, получится ли что из моей затеи».

А вот из письма Мельникову от 22 августа: «Сегодня я закончил последнюю главу романа… Впереди работы непочатый край. Многие главы надо дописывать, некоторые радикально перерабатывать, есть и такие (в середине), которые надо заново писать, всё-таки полотно выткано. Думаю, что через полгода я сумею закончить его окончательно».

Рукопись романа, прошедшая с Абрамовым через все невзгоды обрушившихся на него перипетий, выстраданная в трудных, жестоких условиях только благодаря трудолюбивому, выносливому и непокорному характеру Абрамова, к осени 1955 года всё же обретёт свой первый черновой вариант.

В январе 1956 года кафедру советской литературы ЛГУ оставил Евгений Иванович Наумов. Конечно, этот шаг был не беспричинным и последовал после решения комиссии Василеостровского районного комитета партии. Должность заведующего кафедрой предложили Фёдору Александровичу Абрамову. После долгих перипетий, согласований, убеждений самого себя назначение Абрамова состоялось лишь в апреле. Ректор подписал приказ.

Конечно, откажись тогда от заведования, свет клином на Абрамове не сошёлся бы, нашли бы другого. Но! Ещё совсем недавно, униженного коллективом кафедры за статью «Люди колхозной деревни…», Абрамова выдвигают главным кандидатом на её заведование! Парадокс?! Или же фарт судьбы?! А может быть, желание таким образом осадить Абрамова-критика, «задобрив» властью?! Думайте, как хотите. Конечно, должность льстила! То, что в 36 лет Фёдор Абрамов стал заведующим кафедрой, где работали известные профессора намного старше и именитее его, говорило о большой степени доверия молодому учёному. И это назначение произошло в то время, когда страна, задрожав, впала в немоту от шокирующего доклада Хрущёва на февральском XX съезде КПСС «О культе личности и его последствиях». «Да, приоткрылись такие факты, которые бросают кровавый отсвет на всю сталинскую эпоху. Сталин рубил головы направо и налево. Он истребил лучший цвет русского народа, партии… Возникает два вопроса. Кто виноват в этом?.. Для чего всё это делается?..» – запишет Абрамов в своём дневнике 4 марта 1956 года. И вот ещё от 9 марта: «На факультете растерянность, подавленность. Во что верить? Надо же во что-то верить, чтобы жить! На чём воспитывать, где образцы принципиальности, стойкости?» Абрамов словно сам себе в растерянности задаёт эти вопросы и… не находит ответа. Как жить дальше? С чем жить? Как воспитывать подрастающее поколение? И как заведовать кафедрой, если идейная платформа, на которой стояла советская литература три десятилетия, обрушилась?

Все эти вопросы для Абрамова отнюдь не были случайными. Они весьма болезненно рождались на основе собственного жизненного опыта и уже начавшейся к этому времени глубокой переоценки ценностей, формирования иного взгляда, перелома внутреннего восприятия того, ради чего