Адам Чарторижский - Мемуары Страница 39

В то время как мы занимались этими мечтательными проектами, одно новое обстоятельство придало намерениям великого князя более практический характер. С тех пор как я приехал в Петербург, я чаще всего бывал в доме графа Строганова. Я как бы вошел в их семью. Дружба и любовь, выказанные по отношению ко мне старым графом, оставили во мне воспоминание, которое всегда будет мне дорого и к которому я мысленно возвращаюсь с чувством большой благодарности. Я близко сошелся, как это бывает между молодыми людьми почти одних лет, с его сыном, графом Павлом Строгановым, и с его другом, Новосильцевым, воспитанником и любимцем семьи, приходившимся им дальним родственником. Молодая графиня была чрезвычайно изящна, добра, умна и любезна; не будучи очень красивой, она обладала более ценным, чем красота, — даром нравиться, очаровывать всех, кто ее знал.

Старый граф Строганов долго жил в Париже, при Людовике XV. Он желал, как большая часть русских бар, чтобы сына его воспитывал француз. Он даже отправил сына во Францию, с его наставником Роммом; мне говорили, что это был умный и добрый человек, восторженный поклонник Жан-Жака Руссо; он намеревался сделать из своего ученика Эмиля.

Старый граф, человек с благородными наклонностями и любящим сердцем, склонялся на сторону некоторых учений женевского философа и ничего не имел против этого плана. Поэтому граф Павел был предоставлен своему воспитателю, который заставлял его путешествовать пешком и старался дать ему воспитание, по-видимому, чересчур уж точно согласованное с заповедями Руссо. Когда вспыхнула французская революция, с гордостью объявлявшая себя следствием проповеди того же философа, Ромм отдался ей всей душой и хотел соединить долг гражданина с теми обязанностями, которые он взял на себя по отношению к своему ученику. Представился ряд случаев на деле показать осуществление тех идей, которые он старался привить ему в теории. Он поспешил дать своему воспитаннику возможность принять участие в собраниях и в революционных сценах, которые следовали тогда во Франции одна за другой, с устрашающей стремительностью. Гувернер и ученик скоро присоединились к Клубу якобинцев и регулярно посещали их заседания. Старый граф был извещен об этом русским посольством, находившимся еще в Париже; думаю, что ему писал об этом и сам Ромм, который воображал, что он всего лучше завершит взятую на себя задачу, предоставив своему ученику возможность участвовать в практическом применении своих идей.

Отправили во Францию Новосильцева с тем, чтобы он вырвал своего молодого друга из рук учителя, рвение которого становилось чересчур опасным. Новосильцев справился с своим поручением весьма искусно. Он сумел преодолеть сопротивление Ромма и жалобы последнего на то, что хотят разлучить двух друзей, так хорошо понимавших друг друга. Новосильцев принудил молодого графа отрешиться от привязанности, которую внушил ему к себе его гувернер, и привез его обратно к отцу. Вернувшись в Петербург, молодой граф понял, какому риску подвергался. Его взгляды совершенно изменились, хотя он навсегда сохранил в своем характере и в нравственных воззрениях некоторые черты, привитые первоначальным воспитанием.

В доме Строгановых всегда господствовал так называемый либеральный и немного фрондирующий тон; там охотно злословили относительно того, что происходило при дворе. Несмотря на это, императрица Екатерина хорошо относилась к старому графу. Она любила в нем человека, посещавшего ее старых друзей, энциклопедистов, и бывшего не чуждым всему тому, что происходило и говорилось в их среде. Это давало ему возможность по временам говорить откровенно о самой императрице, даже в ее присутствии. Он мне часто рассказывал, что, имея право присутствовать при туалетах императрицы, куда допускались, по старому обычаю, лишь самые знатные придворные вельможи, он находился там и в тот день, когда государыня готовилась принять на аудиенции депутацию Торговицкой конфедерации. Депутация эта явилась, чтобы выразить ей благодарность за «отменные благодеяния», которые она излила на Польшу (лишив ее конституции 3-го мая, навязав ей старые анархические порядки и вскоре за тем похитив у нее вторым разделом ее лучшие провинции). Когда доложили о прибытии депутации и императрица собралась выйти в тронный зал для выслушания ожидаемых приветственных речей (противоречивших всякой истине), граф Строганов засмеялся и сказал: «Ваше Величество не будете затруднены ответом на красноречивые благодарности этих господ; вы как раз будете иметь подходящий случай сказать им: право, не стоит благодарности». Шутка эта не понравилась императрице. Она холодно промолчала и вышла принять изъявления почтения и благодарности, нелепость которых она, вероятно, чувствовала. Монархи должны были бы избавлять тех, кого они угнетают, от необходимости говорить ложь, которая никого не может обмануть.

Услуга, которую оказал Новосильцев семье Строгановых, привезя в Россию молодого графа, еще больше укрепила чувства, которые питали к нему и раньше отец и сын. Он был советчиком, почти распорядителем в семье, при всяких обстоятельствах; он гордился тем, что имел независимый характер, поступал сообразно с раз уже принятыми взглядами, никогда им не изменял и не переносил никакого несправедливого принуждения. Он был назначен адъютантом к принцу Нассаускому, когда тому поручено было командование русской флотилией против шведов, и состоял при нем также при осаде Варшавы в 1794 г. Он считал, что заслужил Георгиевский крест, и с негодованием отверг орден Владимира, которым хотела наградить его императрица. Он упорно хотел отослать его обратно и только с большим трудом удалось успокоить его, представляя ему опасности, которым он подвергал себя таким вызывающим поступком. Наконец, он согласился носить свой Владимирский крест после того, как к нему был прибавлен еще бант, означавший, что орден был получен в награду за военные подвиги.

Новосильцев был умен, проницателен, обладал большой способностью к работе, парализовавшейся только чрезвычайной любовью к чувственным удовольствиям и наслаждениям, что не мешало ему много читать, успешно изучать состояние промышленности и приобрести основательные знания в области законоведения и политической экономии. Наряду с изучением этих наук, он предавался поверхностному философствованию о многих вещах, стремясь быть свободным от всяких предрассудков, что, однако, нисколько не вредило благородству его характера. Его благородные свойства еще с большей силой отражались, как в зеркале, в молодом Строганове. Их взгляды, их чувства носили отпечаток справедливости, искренности, европейского просвещения, неизвестного в то время в России; я не устоял перед этим, и между нами возникла тесная дружба и взаимное доверие, о чем я уже говорил раньше. Они часто расспрашивали меня о великом князе. Я считал себя вправе, соблюдая некоторую осторожность, доверить им часть признаний, сделанных мне великим князем, а также и его благородные намерения. Они поняли чрезвычайно важное значение того, что я им сообщил.