Руслан Киреев - Пятьдесят лет в раю Страница 39

Устал человек. Устал и – к себе необъективен. Да и меряет слишком высокой планкой. Не только других меряет, но и себя – себя в первую очередь. Вот уж кто не мог повторить вслед за Флобером, что он всего-навсего «человек-перо» и что он, «ожесточась против самого себя, с корнем вырвал из себя человека».

Не вырвал… Укоренил, укрепил в почве, в земле – «двумя руками, двумя сильными и гордыми руками».

ВТОРОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ

Год одиннадцатый. 1968

Я встретил этот переломный для меня год – очередной переломный! – в должности специального корреспондента журнала «Крокодил», который был на двадцать лет старше меня: мне – двадцать шесть, ему – сорок шесть.

Основанный в 1922 году как приложение к «Рабочей газете» Константином Степановичем Еремеевым, журнал именно от него получил свое столь экзотическое название. Ну откуда, право, в России, к тому же в Советской России, эти пресмыкающиеся? Говорят, дело было так.

Собрались в редакционной комнате первые сотрудники будущего сатирического издания, которое должно было через день явить себя миру, и ломали голову, как же назвать его. Курили при этом нещадно, в том числе и Константин Степанович со своей неизменной трубкой. Пришедшая под вечер уборщица аж зажмурилась. «Надымили что крокодилы!» Еремеев, или, как звали его за глаза, дядя Костя, прервал затяжку, вынул изо рта трубку и воскликнул, как Архимед, но только не «Эврика!», а «Крокодил!».

Идея пришлась по вкусу. Тут же набросали эскиз зубастого борца с пережитками капитализма, сунули ему в пасть трубку, которая в точности повторяла трубку крестного отца, и с нею он мирно прожил несколько десятилетий, пока в одну из кампаний против курения торжественно не завязал с вредной привычкой. Но теперь, когда «Крокодила» нет, погиб в пучине рыночной экономики (с его-то миллионными когда-то тиражами и сумасшедшей популярностью), знакомая фигура с вилами в лапе время от времени появляется на страницах какого-нибудь издания опять с трубкой…

Я начал в нем печататься, еще живя в Симферополе, и в первый же свой московский приезд наведался в редакцию, которая располагалась тогда в двухэтажном белом особнячке на Второй улице Ямского поля. Замешкавшись в коридоре, раздумывал, в какую бы дверь сунуться, и тут увидел спускающегося по лестнице коренастого пожилого человека в подтяжках, с азиатскими чертами лица. Я решил, что это вахтер, и приготовился отвечать на вопрос, что я тут делаю, но вахтер бросил на меня быстрый взгляд и проследовал дальше. Лишь через два года, уже учась в Литературном институте и регулярно публикуясь в журнале, узнал, что это был его главный редактор Мануил Григорьевич Семенов, калмык по происхождению.

В «Крокодил» он пришел из «Известий», где работал ответственным секретарем, начинал же во фронтовой печати. Время от времени писал стихи, с полдюжины их было положено на песни, которые он, бывая под хмельком, любил послушать. Благоговейно ставил пластинку, и за столом сразу наступала тишина. Если кто-нибудь, не дай бог, нарушал ее нечаянным словом или неосторожным звоном бокала, автор беспомощно, безмолвно, по-детски как-то обижался.

«Друг степей», газетчик, писавший свои статьи и фельетоны усредненным невыразительным языком, он умел ценить все талантливое. Не зря именно в «Крокодиле» напечатал свои первые рассказы Сергей Довлатов; сюда приносил свои юморески Марк Захаров, будущий создатель «Ленкома»; здесь работал – как и я, спецкором – Сергей Бодров, будущий кинорежиссер; сюда захаживал Валентин Катаев, как раз тогда начавший писать – на седьмом-то десятке! – свою новую ошеломившую всех прозу; здесь публиковал стихи молодой, но уже всемирно известный Евтушенко.

Какими только просьбами, какими только жалобами его, редактора всесоюзного сатирического журнала, единственного в стране, не донимали! Какие только высокие ходатаи не посещали его! Раз даже пришел заступаться за кого-то космонавт – а тогда космонавты были национальными героями, их всех знали поименно, – но как пришел, так и ушел. Ни с чем.

Вплывая в его просторный кабинет, вальяжные господа в растерянности останавливались, никого не видя за большим полированным столом. Над пустым креслом висел портрет неизвестного человека с трубкой (это был дядя Костя, отец-основатель), жужжал вентилятор, и – ни души, хотя секретарша, кивком головы разрешая гостю войти, давала тем самым понять, что хозяин там. Где же? Лишь через три-четыре секунды посетитель замечал недалеко от себя, почти у двери, сидящего за простым длинным столом, приставленным к полированному, небольшого седеющего мужичонку. Перед ним лежали… нет, не листы даже, а этакие типографские простыни, так называемые полосы, которые узкоглазый мужичонка исписывал на полях размашистыми каракулями. Ну ладно, не вахтер, за какового я принял его когда-то, но корректор, не больше. В лучшем случае – литературный сотрудник. Небрежно осведомлялись, где Мануил Григорьевич, и на миг теряли дар речи, когда раздавалось в ответ: «Садитесь. Слушаю вас».

Сколько главных редакторов привелось мне перевидать на своем веку, но столь органически демократичного, столь естественного в своей простоте и в брезгливой неприязни ко всем разновидностям подхалимажа не встречал ни разу. Для редактора любого издания эти качества важны первостепенно, а если уж в руках у тебя власть сатирического слова, в тоталитарном государстве практически неограниченная, то они, эти качества, становятся особенно бесценны.

В том же 68-м году, глубокой осенью, я сопровождал в поездке по стране редактора польского сатирического журнала «Карузелла». Из Таллина мы с двумя пересадками перелетели в Тбилиси, где нас должны были встречать грузинские коллеги из «Нианги». Погода на трассе была скверной, не понятно, как садился и как взлетал самолет, но в Грузию прибыли не только вовремя, а на час раньше. Никто не встретил нас. Делать нечего, беру такси, и отправляемся в гостиницу, где нам забронированы номера. Только устроились – звонок. Голос с акцентом поздравляет с прибытием и извещает, что «Нодар Владимирович уже здесь, ждет в холле».

Кто такой Нодар Владимирович, чье имя было произнесено с таким благоговением, я понятия не имел. Иду в номер за своим поляком, и мы спускаемся.

Дожидаются двое. Один – высокий, представительный, в клетчатом пиджаке – шагает навстречу нам с златозубой улыбкой, говорит приветственные слова. Другой молчит. Небольшой, худощавый, седой, хотя лицо – молодое и особенно молоды глаза-вишенки, внимательно и без улыбки нас изучающие. Это и есть Нодар Владимирович Думбадзе, главный редактор «Нианги». Скупо проронил два-три слова, а в машине, которая несла нас по вечернему Тбилиси, опять отмалчивался, предоставив инициативу своему словоохотливому спутнику. Насколько я понял, это был его заместитель.