Михаил Пробатов - Я – Беглый Страница 39

— А они ещё долго будут мыться?

— Это директорский, его отдельно мою. А после ещё бабы придут малых мыть. Долго. Часа ещё три. Ты заройся в стожок, может, не околеешь. Что ж я тебе сделаю?

Катя помыла меня, стараясь сделать это быстрей, завернула в чистое и понесла домой. По дороге я увидел голову Толика, которая высунулась из стога сена. Стоял сильный мороз. На нем, кроме сапог, были чьи-то совсем рваные штаны и на полотняную рубаху какая-то куртка х/б. Без шапки. Катя остановилась.

— Это ты только этого ещё помыла?

— А ты, как думал? Терпи уж, казак, атаманом… — тут она снова выругалась. И она заплакала. Это меня очень поразило и напугало. Она никогда не плакала.

Когда дома она рассказала про Толика, отец немедленно сам вышел и притащил его в дом. Толика вымыли, прополоскали ему волосы керосином, потому что он сильно завшивел, и одели на него всё бабушкино, бабушка была совсем маленькая. Не намного больше его ростом. Он сидел за столом в её лыжных штанах, вязаной кофте, тёплых носках и ел. Он ел очень долго. Он голодал уже несколько дней.

Произошло вот что. Отец Толика был запойный пьяница. Он регулярно избивал мать, которая, впрочем, пила не меньше его, но за сына всегда заступалась. А потом она исчезла, вернее всего, просто не выдержала, и сбежала в Холмск, и ушла во Владивосток, и дальше на материк. Отец стал бить Толика ежедневно, но тот оказался паренёк крепкий, плюнул и исчез из дома.

Наутро перепуганный бондарь пришёл за сыном. Отца, как я уж говорил, боялись.

— Ну, ладно, сынок, — сказал бондарь, — побегал и довольно. Айда домой.

— Чего я там не видал?

— Хватит, — сказал отец. — Про этого пацана забудь. А не хочешь, так я тебя под суд отдам. А не нравится — выходи во двор. Я тебя покалечу, — в некоторых случаях отец бывал просто страшен.

— Начальник, а закон?

— Какой тебе закон? Ты — крыса. Тебя убить богоугодное дело.

Человека этого я видел ещё один раз в жизни, когда мы уезжали с Сахалина в Ростов-на-Дону. А Толик стал моим братом. Родители его усыновили.

Прежде всего, Толика отвезли в Холмск, где он почти целый месяц провёл в больнице, потому что у него на ноге начиналась гангрена. Он стёр ногу сапогом на босу ногу. Когда он вернулся, он всё время молчал, озираясь, как зверёк, и это длилось несколько дней. Потом неожиданно заговорил. Он сказал:

— А что это угаром так тянет?

— Заговорил! — обрадовано сказала бабушка.

— Плита в кухне дымит, — сказала Катя.

Толик немедленно полез осматривать плиту, залез на крышу, смотрел там трубу. Потом он совершенно по-взрослому подошёл к отцу и, откашлявшись, сказал ему:

— Хозяин, плиту эту спьяну ложили. Перекладывать надо. Кирпич есть, я видел во дворе. А то, так и не проснёшься утречком. Угар! Разве ж можно?

Ему было двенадцать, а на взгляд можно было дать лет восемь — худенький, низкорослый. Однако, он ловко переложил плиту. И ещё принёс откуда-то новые колосники. При этом он сказал:

— Да вы не бойтесь. Я не стырил их. На яме (мусорной) нашёл. С такими колосниками надёжней, к тому ж они чугунные, а те были железные просто. Вот они и прогорели. Железных колосников в природе не бывает. Людям же любую липу гонють, а они берут за спасибо. Потому что городские, а здесь места дикие.

У Толика были злотые руки. Он просто был прирождённый инженер. Легко мог починить часы, например, или даже барометр. Многое умел. Только читать он не умел и совсем не хотел учиться.

— А зачем мне читать? — резонно сказал он. — Я ж не на профессора буду учиться.

— На кого ж ты станешь учиться? — спросила бабушка.

И он совершенно серьёзно ответил ей:

— А куда спешить? Поживём — увидим.

Всё это мне вспомнилось, вероятно, потому, что скоро ёлка, и тогда была ёлка. Толик, подробно расспросив отца какие бывают электрические, мигающие гирлянды, легко наладил такие же из обыкновенных лампочек. А для этого, насколько я в этом разбираюсь, нужно было сделать реле. В общем, это ведь не просто было? Все удивлялись.

Потом, когда уж ёлку нарядили, он стоял под ней, не двигаясь, и смотрел. Губы его шевелились, и казалось, что он молится. Потом он потрогал большой шар и сказал уважительно:

— Да. Стекло. Чего только не придумают!

Мы все его очень любили. Но у меня почти не бывает хэппи-эндов, и окончание этой истории я расскажу после Нового Года, чтоб никому не портить настроение.

Хотел написать что-то новогоднее — не выходит.

Всех поздравляю, и пусть в связи с этим сбывается самое несбыточное — остальное и так сбудется.

Тот, кто по этому моему сочинению станет судить о положении дел в Гане после переворота 66 года, может попасть в неловкое положение. Я ещё раз напоминаю — это не документальные материалы. Здесь много вымысла и полно домыслов. Я иначе не могу. Мне скучно становится.

Тут как-то зашёл разговор о том, как работало КГБ. Мне, наверное, не везло. Каждый раз, как я с ними сталкивался, они являлись мне в каком-то непрезентабельном виде. Может, притворялись? Специально для меня что ли? Это бывало и в Союзе, и за его пределами. Я даже больше скажу. Я, вообще, не верю в многочисленные легенды о таинственной деятельности всевозможных спецслужб во всём мире. Шпионы, они шпионы и есть. Но я за это не стою. Если меня сочтут злопыхателем, я не стану обижаться, но это смешно.

Вот история, совершенно подлинная, с поправкой на время, конечно — я многое забыл, особенно, о городке, где всё это произошло, и только в самом общем плане он похож у меня на тот, где я в действительности бродил без малого сорок лет тому назад. Судьба беглого, о котором речь идёт — подлинная, вот что я имел в виду.

В Новом 1966 или 67, кажется, году мы стояли в Такоради. Только что убрали Нкруме. Такоради — большой порт, раньше здесь был один из самых богатых на западном побережье Африки рынков работорговли, в те времена это был Золотой берег. А, когда я там оказался, город был захламлен и порт приведён почти совсем в нерабочее состояние. Так мне запомнилось.

Гана — страна маленькая. И она лет за десять лет до того стала независимой. Я сейчас боюсь ошибиться, какие там тогда деньги ходили? Были, конечно, английские фунты, но ходила, по-моему, и какая-то национальная валюта, от которой все старались избавиться. Новый Год там праздник, насколько я понял, не слишком популярный, но тут праздновали свержение Квамме Нкрума. Я не знаю, что он там натворил, но все очень радовались. В тех краях, вообще, любят праздновать и радуются любым переменам, вероятно, предполагая, что хуже будет вряд ли.

Наше начальство очень нервничало, потому что СССР одно время делал ставку на этого Квамме Нкрума (правильно ли я его имя пишу?). Хотя это вовсе не значит, конечно, что его скинули не по инициативе Политбюро. Политика Советского Союза в Африке была ведь на удивление импульсивной. Поскольку настоящих коммунистов или уж на крайний случай левых социалистов — таких, чтоб с ними можно было дело иметь всерьёз — нигде в мире найти не удавалось, решили искать их в Африке. А в Африке реальное содержание политических движений очень редко соответствуют своим широковещательным названиям.