Эпсли Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие Страница 4

Если бы Хукер в то время мог знать, как Скотт будет руководить экспедицией, о которой я собираюсь рассказать, и какую научную деятельность развернет капитан «Терра-Новы» Пеннелл после высадки Скотта на сушу, он, Хукер, несомненно внес бы поправки в следующее свое высказывание: «Вряд ли еще когда-нибудь натуралисту выпадет счастье плавать с капитаном, настолько преданным делу морской зоологии и настолько пекущимся об использовании малейшей возможности для обогащения коллекций…»

Наконец, из книги мы узнаем и об условиях секретности, в которых проводились все работы – никакие научные результаты не должны были раньше времени стать известными из переписки с родными. Есть в книге и такой эпизод: Хукер спрыгивает с трюмного люка, держа в руке шкурку пингвина, которую он собирался набить лично для себя, и со всех ног уносится прочь, чтобы не встретиться с неожиданно появившимся на корме Россом. Нечто подобное случалось и на «Терра-Нове»!

По возвращении на родину Росса встретил холодный прием, и в 1905 году Скотт написал Хукеру:

«На первый взгляд это кажется непонятным, поскольку сейчас проделанная им работа ценится очень высоко. Но я всегда считал, что широкая публика обходит его вниманием и что сам он, как вы однажды справедливо заметили, в написанной им книге слишком скромно рассказывает о своих заслугах. Я не знал, что Барроу явился тем злым духом, который так много сделал, чтобы обесценить результаты Росса[11]. Весьма любопытная подробность истории экспедиции»[8].

Говоря о необходимости антарктической экспедиции, всячески за нее ратуя, – в конце концов такая экспедиция была снаряжена на «Дисковери» под командованием Скотта, – Хукер особенно подчеркивает важность исследований в Южном океане, изобилующем различными видами растений и животных. По поводу того факта, что обширные коллекции, собранные в основном лично им, так и остались необработанными за исключением диатомовых водорослей, он замечает:

«Я надеюсь, что лучшая участь ожидает те сокровища, которые несомненно доставит предполагаемая экспедиция: ведь океан так богат, что натуралисту не управиться и в двадцать четыре часа всех светлых суток целого антарктического лета; я предвижу, что сопоставление живого мира океанов в Арктике и Антарктике возвестит новую эпоху в истории биологии»[8].

В те времена, когда Росс плавал в Антарктику, считалось, что в глубинах океана нет ни пищи, ни кислорода, ни света, и поэтому нет жизни. Исследования Росса в числе прочего дали основания предполагать, что это не так. Впоследствии, а именно в 1873 году, прокладка подводных кабелей вызвала необходимость изучения абиссальных глубин, и «Челленджер» доказал, что там существуют не просто живые существа, причем высокоорганизованные, но даже рыбы, способные видеть. В настоящее время можно считать почти установленным, что в Южном океане существует мощное течение, которое несет на север обогащенные кислородом воды под водной толщей всех океанов мира.

Россу, можно считать, повезло. В его время окраинные районы огромного Антарктического материка были разведаны на сравнительно низких широтах – около 66° ю. ш., кое-где даже севернее Южного полярного круга. Он же к югу от Новой Зеландии попал в глубокую выемку, по которой прошел до широты 78°. Из этой выемки, известной сейчас под названием моря Росса, отправлялись все санные экспедиции к Южному полюсу. Я так много внимания уделил описанию открытий Росса потому, что эти участки воды и суши занимают очень почетное место на страницах моего повествования. Да и в истории исследования Антарктики они играют весьма важную роль: после того как Росс морем проник так далеко на юг и сделал замечательные открытия, напрашивался следующий шаг – другому путешественнику продолжить его маршрут, но уже по суше. Поразительно, что понадобилось целых 60 лет, чтобы появился такой путешественник. Это был Скотт. За те 60 лет, что отделяют Скотта от Росса, карта Антарктики фактически не изменилась. Скотт всю свою энергию направил на сушу, именно он родоначальник санных походов в Антарктике.

В тот период сильно возрос интерес к науке – и чисто теоретической, и прикладной, а между тем, как было замечено в 1893 году, «о планете Марс известно было больше, чем об огромном районе нашей Земли». В 1874 году «Челленджер» провел за Южным полярным кругом три недели и доставил образцы со дна холодных морей, вызвавшие большой интерес. Но вот Борхгревинк в 1897 году высадился на мысе Адэр и построил там дом – он до сих пор цел и очень пригодился нашей партии, работавшей на мысу. В нем Борхгревинк провел зиму – это была первая зимовка в Антарктике.

А тем временем в Арктике работа кипела. Парри, Мак-Клинток, Франклин, Маркем, Нэрс, Грили и Де-Лонг – лишь немногие из тех, кто миля за милей пробивался через ледяные торосы и открытые полыньи с помощью технических средств, которые сейчас кажутся нам примитивными; при этом они обогащали науку крупицами знаний, часто совершенно несопоставимыми с постигавшими их лишениями, а порою и катастрофами. Для тех, кому довелось плавать под началом Скотта, экспедиция Франклина представляла особый интерес, так как те самые суда, что открыли остров Росса, – «Эребус» и «Террор» – после гибели Франклина были затерты северными льдами и тот самый капитан Крозир, чьим именем Росс назвал мыс, взял на себя командование и возглавил поход – самый злосчастный во всей истории исследований; больше мы о нем ничего не знаем и не узнаем никогда, так как никого из его участников не осталось в живых. Сейчас, среди шума и грохота Лондона, точно напротив памятника Франклину и его людям с «Эребуса» и «Террора», стоит памятник Скотту. Их, наверное, волнуют общие мысли.

Англичане первыми отправились на завоевание севера,[12] но нельзя не признать, что самое замечательное путешествие совершил в 1893–1896 годах норвежец Нансен. Он полагал, что из района Новосибирских островов на запад через полюс устремляется течение, подтверждением чему служат найденные вблизи побережья Гренландии обломки судна «Жанетта», раздавленного льдами у берегов этих островов. По дерзкому плану Нансена, судно с командой должно было вмерзнуть в лед и отдрейфовать по течению к полюсу или к его окрестностям. Специально для этой цели был построен «Фрам», самое знаменитое из всех арктических судов. Сконструированное Колином Арчером судно имело форму яйца, ширина его составляла треть длины. Вопреки мнению большинства авторитетных специалистов, Нансен был убежден, что судно таких очертаний выдержит напор льдов – они лишь выдавят его наверх, не причинив вреда. Даже сейчас, спустя 28 лет, словно увлекательный роман читаешь историю удивительного плавания «Фрама» с экипажем из тринадцати человек на борту. В сентябре 1893 года у северного побережья Сибири (на 79° с. ш.) корабль вмерз в лед, он сотрясался и вибрировал среди грохота наступающих льдов, но в конце концов – точно по замыслу создателей – они выжали его на поверхность. 2 февраля 1894 года «Фрам» пересек 80-ю параллель. Но уже в первую зиму Нансеном овладело беспокойство: дрейф происходил очень медленно, иногда и вовсе в обратном направлении, только на вторую осень путешественники достигли 82° с. ш. Тогда Нансен решил весной попытаться продвинуться дальше в северном направлении на санях. Он не сомневался, как он мне говорил, что корабль свое дело сделает при любых обстоятельствах. Но нельзя ли сделать еще больше?

Это было одно из самых смелых решений, принимавшихся когда-либо полярными исследователями. Оно предполагало, что путешественники покидают судно, на которое уже не смогут вернуться, что обратный путь на сушу им придется проделать по дрейфующему льду, ближайшая же известная земля находится в 800 километрах южнее той точки, откуда они стартовали на север, и передвигаться им надо будет и по морю, и по льду.

Нет сомнений в том, что покинуть «Фрам» было опаснее, чем оставаться на нем. Нелепо и абсурдно утверждать, как это сделал Грили после почти чудесного возвращения Нансена, что он бросил своих людей на затертом льдами судне и заслуживает поэтому порицания[9]. Командование судном было доверено Свердрупу. Нансен взял себе в спутники только Юхансена, которому будет суждено совершить еще одно плавание на «Фраме», но уже с Амундсеном и на юг.

Полярных путешественников так занимают все перипетии и трудности санного похода Нансена, что они порой забывают о его снаряжении, которое для нас, исследователей южнополярных областей, имело первостепенный интерес. В современном понимании полярные путешествия начинаются с Нансена. Именно он впервые использовал легкие сани, поставленные на норвежские полозья, вместо тяжелых английских саней типа эскимосских. Примуса, провиант, палатки, одежда и тысяча других мелочей, без которых ни одно путешествие не имеет в наше время шансов на успех, – все это совсем недавно было введено в полярный быт Нансеном, хотя он, конечно, опирался на многовековой опыт путешественников. Сам Нансен писал об английских полярниках: «Как хорошо было продумано и выполнено с помощью скромных средств их снаряжение! Воистину, нет ничего нового под солнцем. Как я убедился, они предвосхитили почти все то, чем я гордился и что считал своим нововведением. Мак-Клинток пользовался таким же снаряжением сорок лет назад. Они не виноваты в том, что родились в стране, не знающей лыж[9].