Пол Стретерн - Шопенгауэр Страница 4

Шопенгауэр подчеркивает, что все эти причины и следствия принадлежат лишь феноменальному миру и действуют только внутри него. Ноуменальный мир – кантианский мир вещи в себе, который поддерживает мир феноменальный, замененный у Шопенгауэра волей, – не принимает участие в этой цепочке причин и следствий. Причинность свойственна лишь миру, который нам дан в наших ощущениях. Воля не действует как причина.

Шопенгауэр приводит в поддержку этого удивительного утверждения довольно сильный аргумент. По его словам, у всех нас есть возможность выйти за пределы мира феноменов туда, где, словно призрак, действует воля. Это происходит, когда мы пытаемся познать себя. В случае обычного хода вещей мы осознаем себя так же, как феномены внешнего мира. Это все внешнее восприятие. Но мы также способны взглянуть на себя «изнутри». В таких случаях мы воспринимаем себя как участников «воли». С одной стороны, мы можем воспринимать себя действующими в физическом причинно-следственном мире, но мы еще и действуем интуитивно, а также осознаем волю внутри нас. Ее мы можем определить как волю к жизни, чье призрачное присутствие руководит всеми нашими поступками. При этом Шопенгауэр подчеркивает, что воля не прямо является причиной всех наших действий, а как бы лежит в их основе.

Такое утверждение трудно принять в качестве рационального философского аргумента. Тем не менее в том, что касается человека и его действий, это было глубокое и тонкое замечание, и оно опередило свое время. Это объяснение становится еще более убедительным, если рассматривать его как попытку описать бессознательное.

Хотя мы отдаем себе отчет в наших действиях на обоих уровнях – акта и воли, их трудно разделить. Шопенгауэр рассматривает волю как универсальную силу, которая пронизывает собой все феномены. Как индивиды мы лишь крошечные частички этой всеобъемлющей воли. В этом месте аргумент Шопенгауэра наталкивается на очевидное возражение. Мы можем чувствовать в себе присутствие воли, однако многие скорее назовут ее своей индивидуальной силой воли, нежели частью некой вселенской силы. Именно так мы ее ощущаем. И даже те, кто считает волю частью коллективного бессознательного, сочли бы, вероятно, пустой затеей пытаться расширить это коллективное с целью включить в него все то, что у Шопенгауэра объемлет в себе запредельная, трансцендентальная воля – сущность, которая пронизывает всю Вселенную.

Увы, философия не демократический процесс, равно как и наука. Лишь потому, что многие из нас полагают, что Земля – центр Вселенной, это еще не делает нашу планету таковой. Точно так же, поскольку многие воспринимают волю внутри нас как индивидуальную – в отличие от вселенской воли, – это ничуть не опровергает доводов Шопенгауэра. Бесчисленные туманные индивидуальные восприятия порой могут быть опровергнуты лишь одним мощным и ясным восприятием, как, например, это сделал Коперник.

В качестве иллюстрации приведем такой факт. За год до смерти Шопенгауэра появилась научная идея, буквально перевернувшая мир. Идея, которая, как никакая другая, изменила наше восприятие самих себя. В 1859 г. Чарльз Дарвин опубликовал книгу под названием «Происхождение видов», в которой показал, что все живые существа развились в соответствии с принципом «выживает сильнейший». Многие глубокие учения не выдержали появления этой идеи. Религия, философия, культура, сама цивилизация – все они ощутили на себе холодное дыхание совершенно новой вселенной, которой человечество раньше даже себе не представляло. Вид Homo sapiens – любимчик Бога, венец творения – неожиданно лишился своего возвышенного статуса, будучи сведенным к случайному продукту эволюции. Эта революционная идея так или иначе затронула буквально все, включая науку, которая была вынуждена пересмотреть свои основы. Даже математика не избежала влияния этой идеи.

Пожалуй, самую поэтически глубокую и удовлетворительную философскую концепцию математики создали арабы примерно в VIII в. Согласно их точке зрения, понять математику – значит понять замысел Бога. (Спустя тысячу лет такую же мысль высказал Ньютон.) Отсутствие творящего Бога в мире эволюции предполагало его отсутствие и в математике. Но если это так, то где тогда на самом деле существует математика? Существует ли она в мире или же только в умах математиков? Или это наш способ восприятия мира, наше наложение на недифференцированный поток нашего опыта? Или же 2+2=4 верно и тогда, когда нет человеческого ума, способного это понять? В каком смысле математика верна, если нет такой вещи, как числа? И «ждут» ли математические истины, когда мы их откроем, или же это мы сами создаем их из простейших аксиом и определений, которые опять-таки сотворили мы сами? Философы и математики до сих пор спорят по этому поводу.

Во многих отношениях бедственное положение математики стало символом положения любого знания в новой эволюционной эре. Ничто больше не имело внешней божественной гарантии. Ничто уже не будет таким, как прежде, в этом дивном новом научном мире[8]. Додарвиновский способ мышления оказался разрушенным: философия Шопенгауэра, возможно, была единственной, которая благодаря учению Дарвина стала только глубже.

Я вполне могу представить себе, что внутри меня действует некая воля, воля к выживанию, которая пронизывает собой все мои действия даже тогда, когда я об этом не думаю. Но когда я смотрю на весь мир с точки зрения дарвиновского принципа «выживает сильнейший», то у меня появляется возможность понять, что моя индивидуальная воля – это частичное проявление некой вселенской воли. Причем это не просто некое коллективное бессознательное. Некоторые из учеников Шопенгауэра схватились за Дарвина как за подтверждение верности философских взглядов своего учителя.

Увы, этот аргумент зиждется на неверной интерпретации дарвиновской мысли (равно как и мысли самого Шопенгауэра). Фраза «выживает сильнейший» отнюдь не предполагает действия какой бы то ни было воли, как в самой возвышенной, так и, наоборот, в самой низменной форме. Знаменитая максима Дарвина лишь описывает то, что имеет место. Но она не описывает никаких стоящих за этим сил. Напротив, его описание того, как происходит эволюция, является полной противоположностью любой такой воле. Дарвин воспринимает адаптацию (приспособление) как средство выживания. Слиться с окружающей средой, приспособиться к обстоятельствам, уступить, пригнуться на ветру – вот самые эффективные эволюционные методы, а отнюдь не утверждение своих прав, подавление остальных, привлечение к себе внимания. Если и есть некий предлежащий принцип, который описывает нам, как «устроена» Вселенная, то воля Шопенгауэра явно не подходит на эту роль. За исключением разве что одного важного аспекта – крайнего безразличия к человечеству, какое демонстрирует Вселенная. Здесь Дарвин подтвердил правоту Шопенгауэра, который рассматривал безразличие как зло, потому что безразличие разрушает человеческое благо, поскольку не принимает в расчет человеческую мораль. Воля, безусловно, холодна, бездушна, бесчеловечна, но по сути своей нейтральна с точки зрения морали. Добро и зло (мотив и действие) принадлежат, по мнению Шопенгауэра, физическому миру. Тот факт, что он часто называет волю злом, противоречит его же собственным аргументам. Впрочем, философ отдавал себе отчет в своей непоследовательности и предположил, что воля зла лишь в том смысле, что мы воспринимаем ее таковой.

Философ подчеркивал, что единственный доступный нам способ познать волю – через внутреннее осознание ее роли в нашей собственной жизни. Но если мы можем познать волю лишь путем интроспекции, то, строго говоря, мы не можем утверждать, что понимаем ее центральную (движущую) роль в мире феноменов. Нашему пониманию доступна лишь крошечная частица воли посреди всеобъемлющего мира одного крошечного аспекта феноменов. Это есть не что иное, как солипсизм – ситуация, в которой существую лишь я один. Ничто другое не реально – лишь мое внутреннее осознание воли и мой опыт в мире феноменов.

С трудностью солипсизма сталкивались все философские учения – это такой философский тупик, из которого невозможно вести какие-либо споры. В самом жестком смысле из капкана этого одиночества никак нельзя вырваться. Философия Шопенгауэра не исключение. Тем не менее его аргументация звучит довольно убедительно. Да, я неспособен доказать, что другие имеют свое собственное независимое существование (а значит, и частицы воли) или же что они воспринимают мир так же, как и я. Но мне ничто не мешает допустить, что это так. Мой опыт и та последовательность, с какой они реагируют на меня, дают мне право предположить, что я имею дело с такими же существами, как и я сам.

Приложив мыслительные усилия, мы способны свести себя к состоянию солипсизма, как это произошло с героем Беккета[9], – что, кстати, может оказаться весьма полезно с философской точки зрения. Ведь как мало нам, в сущности, известно о мире и нашем месте в нем! Увы, здравый смысл вскоре возвращает нас в так называемый разумный мир наших собратьев по разуму.