Алексей Песков - Павел I Страница 4

Текст печатается по нормам современной орфографии и пунктуации.

Пропуски в цитатах отмечены многоточиями в ломаных скобках; в ломаных же скобках внутри цитат приведены пояснения к некоторым именам и событиям. Абзацы в цитатах не всегда соблюдены: в знак начала нового абзаца ставится тире. В некоторых цитатах строчные буквы заменены для удобства чтения прописными и наоборот; некоторые даты в цитатах выделены курсивом или жирным шрифтом. Все цитаты, кроме духовного стиха, помещенного в начале книги, фрагментов из сочинений П. П. Кижа и отчасти одической строфы, поставленной в начало главы «1797», заимствованы из мемуаров, писем, анекдотов и прочих произведений очевидцев и летописцев.

Фрагменты из мемуаров и писем, написанных на иностранных языках, цитируются, как правило, в переводах, без указаний на переводной характер соответствующего фрагмента.

Некоторые фрагменты переведены заново при содействии Ю. А. Песковой.

Текст набран В. И. Лашковой при участии В. М. Дзядко.

Настоящее сочинение является вольной переделкой цикла анекдотов и фактов, изданных в свое время под названиями «7 ноября» (Дружба народов. 1993. № 11–12) и «Paul Ier, empereur de Russie, ou le 7 novembre» (Paris, Fayard, 1996; перевод на французский Е. Г. Бальзамо). Составитель нынешней книги признателен всем читателям, высказавшим ему свои суждения о «7-м ноября», а именно: А. Н. Архангельскому, В. В. Варгановой, А. Л. Зорину, В. А. Мильчиной, А. С. Немзеру, Ж. Нива, А. Ф. Строеву, А. М. Туркову.

Павел Первый

Анекдоты

Документы

Комментарии

Как вострубит Михайло Архангел,Грозных сил небесных воевода,Он вострубит во трубу златуюДа взойдет на крутую гору.Да тут пробудятся все мертвые,Из гробов-то своих восстанут,И зачнется суд праведныйДа над душами многогрешными, многобольными.Возгласит Михайло-свет Архангел:«Уж вы гой еси, что рыдаете?Что вы слезы горючие проливаете?Али много злодейств содеяли?»Отвещают ему души многобольные:«Уж ты гой еси, Михайло-свет Архангел!Виноваты мы, души многогрешные,Что особым шли путем-дороженькой.А какие мы были богоизбранные,А какие мы были соборные, —Ты спроси воевод наших храбрыхДа князей и царей милостивых,Мало ль нас перевели, не считаючи,Будто вороги по земле шастая.Все мешали мы им, многобольные, —По три слоя лежим во земле сырой.А мы смирные были да кроткие,Разве кой-когда-где топориком —Так не со зла то, а с беспамятства,От хмельного куражу да с удали.Ты пошли-ко нас, Михайло, в муку огненну,Ты посадь нас на сковороды каленые,Да смолой утопи злокипящею,Чтоб забыться нам да не вспомниться,Приустали мы – нету мочушки».Отвещает им Михайло Архангел:«Ах вы души грешные, многобольные,Не орла бы вам садить в гербы двуглавого —Птицу-оборотня, а ворона черного.Ворон черный – птица хитромудрая,Ворон черный – птица вещая,Ворон черный – птица семейная.А орел ваш, знать, неужиточный:Ни приплода не дает, ни гнезда не вьет —Головы-то две, да не ворочаются.До какой вон довел вас до скудости…» —Тут вся сила небесная восколеблется.Страшный суд идет, суд поднебесный,Трубно трубы трубят, да земля горит.

Царь

1796

«<…> – Погоди, мой друг, погоди. Я прожил сорок два года. Бог уберег меня и, авось, даст мне ума и сил обустроить государство, для которого Он меня предназначил. Положимся на Его Благость».[1]

Вслед за сим он тотчас сел в карету и в 8 1/2 часа вечера въехал в С.-Петербург <…>.

<…> Дворец был наполнен людьми всякого звания <…>, все с трепетом ожидали окончания одного долговременного царствования для вступления в другое, совсем новое. <…> Повторялись вопросы то о часе кончины, то о действии лекарств, то о мнении докторов. Всякой рассказывал разное, однако же общее было желание иметь хоть слабую надежду к ее выздоровлению. – Вдруг пронесся слух (и все обрадовались), будто государыня при отнятии шпанских мух открыла глаза и спросила пить; но потом, чрез минуту, возвратились все к прежнему мнению, что не осталось ожидать ничего, кроме часа ее смерти» (Ростопчин. С. 161–164).

«Ее тело еще жило, но сознание умерло: в мозгу прервалась жила» (Головина. С. 154).

«Наследник, зашед на минуту в свою комнату в Зимнем дворце, пошел на половину императрицы. Проходя сквозь комнаты, наполненные людьми, ожидающими восшествия его на престол, он оказывал всем вид ласковый и учтивый <…>, расспрося о всех подробностях происшедшего, он пошел с супругою в угольный кабинет <…> и туда призывал тех, с коими хотел разговаривать или коим что-либо приказывать» (Ростопчин. С. 164–165).

«Великий князь Павел расположился в кабинете за спальней своей матери, так что все, кому он давал распоряжения, проходили мимо государыни, еще не умершей, как будто ее уже не существовало» (Головина. С. 157).

«На рассвете, чрез 24 часа после удара, пошел наследник в ту комнату, где лежало тело императрицы. Сделав вопрос докторам, имеют ли они надежду, и получа ответ, что никакой, он приказал позвать преосвященного Гавриила с духовенством читать глухую исповедь и причастить императрицу Святых таин, что и было исполнено» (Ростопчин. С. 165).

«Под утро был получен приказ надеть русские платья. Это означало, что государыня кончалась» (Головина. С. 158).

«<…> все ежеминутно ожидали конца жизни императрицы, и дворец более и более наполнялся людьми всякого звания» (Ростопчин. С. 166). «Я вошел в залу и столько же поражен был удивлением, сколько удручен печалью. <…> Знаменитейшие особы, первостепенные чиновники, управлявшие государственными делами, стояли как бы уже лишенные должностей своих и званий, с поникнутою головою <…>. Люди малых чинов, о которых день тому назад никто не помышлял, никто почти не знал их, – бегали, повелевали, учреждали» (Шишков. С. 9); «великие князья Александр и Константин были уже в мундирах тех баталионов, коими они командовали в Гатчинском модельном войске <…>.

В час пополудни в коридоре, за спальною комнатой, накрыли стол, за которым наследник и его супруга кушали двое <…>.

В три часа пополудни приказано было вице-канцлеру, графу Остерману, ехать к графу Моркову, забрать все его бумаги по иностранным делам, запечатать и привезти; но не знаю, из чего граф Остерман вздумал, что препоручение привезти бумаги налагало на него обязанность, чтобы он сам внес их во дворец; а как оне были завязаны в две скатерти, то Остерман сквозь все комнаты дворца тащил эти две кипы бумаг точно так, как дети, играя, таскают маленькие салазки, нагруженные не по силам их. <…> – Наследник приказал обер-гофмаршалу князю Барятинскому ехать домой, должность его поручил графу Шереметеву» (Ростопчин. С. 166–167). – «Княгиня Долгорукая просила помиловать ее отца, князя Барятинского, но получила отказ <…>. Император ответил: – У меня тоже был отец, сударыня!» (Головина. С. 167). – «С трех часов пополудни слабость пульса у императрицы стала гораздо приметнее; раза три или четыре думали доктора, что последует конец; но крепость сложения и множество сил, борясь со смертию, удерживали и отдаляли последний удар. – Тело лежало в том же положении, на сафьянном матрасе, недвижно, с закрытыми глазами. Сильное хрипение в горле слышно было в другой комнате <…>. – В течение дня наследник раз пять или шесть призывал к себе князя Зубова, разговаривал с ним милостиво и уверял в своем благорасположении. Отчаяние сего временщика ни с чем сравниться не может. Не знаю, какие чувства сильнее действовали на сердце его; но уверенность в падении и ничтожестве изображались не только на лице, но и во всех его движениях. Проходя сквозь спальную комнату императрицы, он останавливался по нескольку раз пред телом государыни и выходил рыдая. <…> Толпа придворных удалялась от него, как от зараженного <…>.