Лариса Машир - Дневник детской памяти. Это и моя война Страница 4

Всех мытарств моих детских не перескажешь. Сколько сирот войны пережили такие беды! А сколько сирот этого не смогли пережить! Если бы живы были наши отцы!..

Еще не кончилась война, я в 14 лет ушла в школу в Ковров и уже все время жила среди чужих людей. Умудрилась институт окончить в Одессе с отличием и вернулась инженером на Волгу, где начиналось мое довоенное, досиротское детство… Мира всем нам!

«13 мая Генеральный штаб дал директиву округам выдвигать войска на Запад из внутренних округов. (…) из Приволжского военного округа в район Гомеля – 21 армия…»

Из книги Маршала Советского Союза ГК. Жукова, «Воспоминания и размышления», Издательство Агентства печати «Новости», Москва, 1969 г., с. 228.

Виртудес Компань Мартинес, редактор, переводчик

Я из тех испанских детей, которых принял Советский Союз в период гражданской войны в Испании. Родилась я в феврале 1928 года на берегу Бискайского залива, в городе Сан-Себастьяне. У нас была большая дружная семья. Мама, папа, бабушка и шестеро детей. Отец был маляром. Мама служила на кухне в летней резиденции короля в Сан-Себастьяне. У моего очень красивого города давняя слава места отдыха королей.

Как известно, противостояние монархии и республиканцев длилось не один год и все кончилось диктатурой Франко. Отец мой был убежденным социалистом, и, когда семья оказалась в опасности, он принял решение эмигрировать. Наша семья уезжала в спешке, ночью, «последним поездом», как сказал папа. Я помню, наш путь в порт Бильбао, потому что по дороге я впервые услышала выстрелы и рядом с нами свист пуль. Если ты хоть раз услышал звуки войны, то их не забудешь никогда…

Но первое мое воспоминание из испанского детства связано со школой. Это важно мне рассказать. Я помню, как я пришла в первый класс народной школы. Мою учительницу звали донья Хуана. И вот когда за мной пришла мама, донья Хуана сказала ей: «Вашей способной девочке здесь нечего делать, отдайте ее в платную школу». И тогда отец сказал: «Буду работать день и ночь, чтобы моя девочка могла там учиться». Старшая сестра, которая была уже ученицей швеи, сшила мне форменное платье, какое носили в платном колледже, и мама отвела меня в новую школу, где учились дети богатых. В первый же день у меня случился конфликт. В школьном дворике мои соученицы держались отдельно от меня. Они глядели в мою сторону и шептались. Вдруг над их головами появилась рука и бросила камень, который больно ударил мне в плечо. В одну секунду я оказалась рядом с обидчицей и вцепилась ей в волосы. Классовая борьба в самом чистом виде, и это в 7 лет! Обида моя была так сильна, что я оттаскала эту девочку как следует. Меня отвели в школу и поставили в угол на колени, причем руки надо было держать на уровне плеч, как на распятии. Если рядом никого не было, я опускала руки, но появлялся взрослый и указкой поднимал их. Когда за мной пришла мама, она услышала, что у ее дочки «лицо как у ангела, а душа как у черта». Ой, сейчас-то мне смешно! Помню, дома бурно обсуждали мое поведение. Старшая сестра так возлюбила меня – «пусть знают буржуи, что такое рабочий дух»! И я была довольна – победа была за мной! Больше меня в школе не трогали. Я хорошо училась. Мы ставили к праздникам сцены из Библии, и я всегда в них участвовала. Но учиться мне долго не пришлось. Когда я была в 3-м классе, в апреле 37-го года, как мы знаем, «Люфтваффе» разбомбил Гернику – город басков…

А дальше я помню себя среди толпы на площади в Бильбао перед красивым белым пароходом. Так много солнца и так много нас – красивых детей! На мне все лучшее, и новые золотые сережки, и крестик на золотой цепочке, но почему взрослые плачут? Даже моя старшая сестра Анхелита, которой 12 лет, тоже плачет, а ведь она со мной едет на этом красивом пароходе. Мне 9 лет, и я пока не понимаю, что, возможно, никогда не увижу своих близких. Я еще не знаю, что еду в эмиграцию в Россию, что испанская социалистическая партия на период войны высылает из страны детей от 5 до 15 лет. Тогда многие страны приняли испанских детей, но большинство из них вернулись вскоре после войны. Только в России испанские дети – почти 3 тысячи – «задержались» на годы.

Анхелита в 60-е вернется в Испанию. А я буду навещать ее и родных. Я из тех испанских детей, кто остался в России навсегда. У нас две Родины!

Итак, мы бежим от войны через Францию в Россию, не зная, что через 4 года война догонит нас, и мы снова будем от нее спасаться…

Французский порт Бордо, часть детей сошли на берег. Я даже помню, что их встретили булочкой с шоколадом. А нас пересадили на французский торговый пароход «Sontey». Помню темный трюм, где высокими штабелями лежали матрасы. Когда мы плыли на север, к Германии, испортилась погода, была гроза и сильная качка, огромные волны били, нам было так страшно! Сестра выходила наверх в очередь за пайкой хлеба, ей мою пайку не давали – «пусть сама идет». Но я больная так и пролежала на этом матрасе. И вот помню, как сестра насильно тащит меня из трюма на верхнюю палубу. А там снова солнце светит, тепло, красивое море! А впереди, внизу тоже море голов встречающих. Я бы сказала, море русских голов! Ленинградцы встречают нас, испанских детей – разве такую картину можно забыть! Я плачу до сих пор, когда вспоминаю…

Мы готовы бежать вниз, а нам говорят: «Спать пора!» Как спать? Мы ничего не можем понять, а это просто белые ночи, которых нет в Испании! Наверное, мы поспали. И вот утро! Нас построили парами, и мы стали спускаться. Было впечатление, что люди до утра никуда не уходили. Мы шли между милиционерами в белой форме, которые стеной стояли, сдерживая людей. А люди улыбаются, что-то кричат, – мы ничего не понимаем, конечно, – игрушками машут, но милиция не разрешает нам их давать, в целях безопасности…

Потом нас привели в душ, сказали раздеться. С меня сняли и сережки, и крестик. Вышли мы уже с другой стороны, выдали нам одинаковые темные байковые платья в цветочек. Но они большие, а мы маленькие, и нам выдали бинты, чтобы мы их подпоясали покороче. Вот все ушли, а я уперлась: «Не пойду, отдайте мои сережки и крестик». Я не понимала, почему у меня это забрали, как и сейчас не понимаю. Что тут скажешь – из-за каких-то нескольких человек я не могу говорить о русских плохо после того, что потом я получила от них! Простите, что много плачу!

Отвели нас в зал, где был накрыт длинный стол. Стали нас рассаживать. Помню, суп был и много всего разного. Так только русские могут встречать! Больше помню черную икру, которую мы до того никогда не видели и не знали, что это такое. Она была в специальных блюдах и оттуда ложка торчала. И вот разыгралась такая сцена. Какой-то мальчишка, чуть постарше меня, стал кричать: «Не ешьте это, нельзя, нас хотят отравить!» – и стал раскидывать черную икру этой самой ложкой во все стороны. Ой, как вспомню, так смех сквозь слезы! Тогда я думала: может быть, это правда яд! Кажется, никто из нас икры не тронул…