Борис Соколов - В плену Страница 4

Ночью нас неожиданно поднимают и отводят в Гатчину. Там, соединившись с остальной батареей, занимаем позицию на кладбище. Пока переезжали, занимали позицию, рыли окопы, ночь почти прошла и спать не пришлось. Однако все рады, что попали в город из надоевшей позиции нос к носу с немцами. Гатчина - прекрасный небольшой городок - сейчас производит странное впечатление. Она совершенно пуста. Можно войти в любой дом, в любую квартиру; все стоит на местах. Даже хрюкают свиньи и гогочут гуси, а людей нет. В домах стоит посуда, застланы постели, лежат ковры. Куда делись люди? Это я узнал позже.

Кладбище, где мы стоим, довольно сильно разрушено бомбами. Так как и мы ночью нарыли окопов, то естественно, что везде валяются надгробия с историческими именами: княгиня Волконская, генерал Драгомиров и другие. Как-то не вяжется обитель вечного покоя с солдатами, пушками, лошадьми.

Начинается стрельба. Стреляет командир батареи с наблюдательного пункта. Сейчас на батарее порядок, как на учебном полигоне. Пользуюсь спокойными условиями для обучения артиллерийских расчетов. Студенты понемногу оправляются от первоначального шока и превращаются в солдат.

Ночью опять переезжаем на прежнюю позицию. Для маскировки передвижение ночью - хорошо, но очень трудно для людей. Человек - не ночное животное и ночью чувствует себя плохо. Самые обычные предметы - кусты, копны, пригорки - по ночам принимают какие-то причудливые фантастические очертания. Идти трудно. Вся дорога в ямах и выбоинах, а местами приходится делать объезды. Вблизи не видно ни зги, только слышно, как фыркают лошади, шлепают и чавкают ноги, увязающие в грязи, да где-то ухают взрывы. Впереди и с боков небо временами прочерчивается параболами желтых, голубых и красных трассирующих пуль. И кажется, что все они направлены именно в тебя. Холодно, знобко, сыро и от мокрых ног и шинели при непрерывно моросящем мелком дожде, и оттого, что не спим не первую ночь. Кое-кто из пеших засыпает на ходу, а верховые давно уже спят в седлах. Случается, что шлепаются в ямы и лужи. С кряхтеньем и тихой руганью (громкая запрещается) поднимаются и идут дальше. Так, чего доброго, можно наткнуться на немцев или на своих, которые, прежде чем разберутся, начнут стрелять.

Наконец к рассвету неутомимый Иванов довел до позиции. Поставили пушки, зарядные ящики, отпрягли лошадей и повалились спать - кто где стоял. Даже караулы забыли поставить, а может быть, и поставили, да те тоже заснули.

Проходит никак не более часа. Будит какой-то капитан:

- Кто такие? Почему спите и караулов нет? - Отвечаю.

Говорит: "Поступаете в мое распоряжение. Сейчас же снимайтесь с места и следуйте за мной." Поясняю, что имею приказ находиться на этой позиции. Обычный крик: "Молчать. Расстреляю, - и прочее. - Здесь порядки военные, возражать и спорить нельзя. - Поднимаем солдат, запрягаем и едем. К счастью, недалеко, с полкилометра вдоль фронта.

На полянке уже поставлена легкая четырехпушечная батарея, к которой капитан и приказывает присоединить наши два орудия такого же калибра. Впереди нас только жиденький кустарник, а дальше - поле и немцы. Вижу, что наше положение не очень хорошее, мы почти на виду у немцев. Срочно велю своим окапываться, хотя на батарее этого не делает никто. Капитан, подозвав своих лейтенантов и меня, ставит задачу. Стрелять будем по деревне Сализи в двенадцати километрах отсюда, где предполагается скопление немцев.

Вот так сюрприз. Стрелять из легких пушек под самым носом у немцев, и не в них, а куда-то далеко. Да это просто самоубийство. Но сейчас я об этом не думаю. Это очень удобно - не думать. В армии нужно без возражений выполнять приказ. Для большинства людей это много легче, чем думать самому.

Спросив, все ли готово, и получив удовлетворительные ответы, капитан подает команду, но не по уставному. Как могу, при передаче команды своим орудиям соблюдаю порядок устава, к чему мне своих удалось уже приучить. Стволы задираются вверх, такая дистанция почти предел для наших легких пушек. Мельком замечаю, что у соседей стволы пушек глядят немного вразнобой, но этих ошибок никто не поправляет. Выслушав рапортички, что заданные установки поставлены, капитан с выходом выкрикивает:

- Залпом - огонь!

Совсем как на параде, без всякой пристрелки и наблюдения. Пожалуй, при такой стрельбе в цель не попадешь.

Все шесть орудий грохнули почти одновременно. Опять команда:

- Залпом - огонь!

Еще один залп дали, следующий не успели. Немцы накрыли батарею сильным огнем минометов, которые, судя по ухающему звуку выстрела, очень близко. Начался ад. Мои попрыгали в окопчики, я повалился в неглубокую канаву. Капитанским деваться некуда - окопы у них не вырыты. Мины рвутся везде. Гром, треск, свист осколков, крики. От удушающего черного дыма тротила тошнит. Все мысли только об одном: как бы еще вдавиться в землю, хоть на сантиметр. После я видел носы и щеки с вдавленными комочками земли. Может быть, и мой нос был не лучше. Еще напасть: совсем близко от меня горка унитарных патронов, то есть снарядов с зарядом в медной гильзе к нашим пушкам. Горячие осколки мин пробили гильзы и оттуда во все стороны свищут голубые шпаги горящего пороха. Вот-вот сейчас раскалятся у этого костра снаряды и начнут рваться. Здесь уже спасения не будет - разнесет в клочья. Проходит, вероятно, десять - пятнадцать минут, а может быть и меньше, и сразу становится тихо. Только со свистом догорает порох в гильзах. Как костер, заливаем снаряды водой - шипят, но не взрываются. Спасибо и за это.

Вся поляна покрыта черными лучистыми пятнами. Такие следы остаются от мин; едва поцеловав землю, они разбрызгивают вокруг осколки, срывая траву. Много раненых, некоторые лежат неподвижно, другие корчатся и стонут. Одна (не моя) пушка с разбитым колесом лежит на боку. Однако мои люди все целы. Стреляли больше в середину батареи, а главное - выручили наспех вырытые неглубокие окопы. Вот теперь поймут, а прежде, когда заставлял рыть, ворчали.

Капитан неподвижно лежит на спине. Рядом валяются карта и планшет. Фуражки нет. Сначала даже неясно, что с ним. Кто-то показывает на маленькую ранку на лбу. А когда повернули, оказалось, что нет затылка. И крови под головой мало. Осколок, по-видимому, вошел в лоб и вырвал затылок. Беру себе бинокль убитого - мертвому все равно не нужно.

На поляну верхом влетает адъютант штаба:

- Почему прекратили огонь? Кто старший?

- Старший вот лежит. Куда стрелять, не знаем. Он командовал.

Немцы, увидев на батарее движение или услышав команды, повторяют налет. Адъютанта как ветром сдувает. Слава Богу, налет короткий, бросили десяток - полтора мин и успокоились. Опять тихо. Младший политрук ходит между убитыми и собирает футлярчики с формулярами. Потом почта разнесет похоронные с холодно официальными словами: "Погиб смертью героя..."