Протокол. Чистосердечное признание гражданки Р. - Ольга Евгеньевна Романова Страница 4

Вообще нападения на нас, девочек-девушек, были нормой. Мы все довольно рано научились эффективно отбиваться и передавали знания о мужских болевых точках подрастающим поколениям школьниц. У меня произошёл случай. Мне было лет 14, когда меня резко затащил в тёмный подъезд полузнакомый парень, и он был юным отморозком из банды. Это сильно осложняло мою ситуацию: действующие и подрастающие бандиты были моими одноклассниками или учились на класс-два постарше, и я всегда могла назвать нападающему пару громких имён — к их носителям я могла обратиться за защитой. Это действовало на нападавших «из города» и обычно предупреждало серьёзное нападение, а на сексуально озабоченных солдатиков подействовать никак не могло. Зато, в отличие от люберецких парней, солдатики были совершенно не обучены защищать мужские слабые места и всё ж были ограничены возможностью проходной, куда в любую секунду мог войти кто угодно.

В общем, шансов у меня не было. Когда меня поволок в подъезд под лестницу Миша-Лом, я уже понимала, что не отобьюсь. Лом был самым отмороженным бандитов из всех, о ком я знала, не было никакого смысла взывать к Фантому или Вове-Рыжему. А болевых точек у Лома не было вовсе, об этом ходили слухи, да и сама я тут же убедилась.

Сейчас-то я не сомневаюсь в том, что меня тогда спасло: я ему нравилась. Не имея вообще никаких навыков нормального человеческого общения, он действовал так, как привык. Но тогда я этого не осознавала. Он мог бы свернуть мне шею или просто отключить, но он этого не сделал. Сейчас я понимаю, что он, чёрт возьми, и не думал меня обижать, он просто по-другому не умел. И мне удалось изобразить порыв страсти и увести его ближе к двери квартиры на первом этаже. И нажать звонок. Он, конечно, услышал, но его это не смутило. Квартира могла оказаться пустой, или жильцы не открыли бы дверь, или открыла бы старушка-божий-одуванчик, которая была бы послана на хуй.

Но случилось другое: дверь тихо и внезапно приоткрылась и чья-то рука схватила меня за шкирку и резко втянула внутрь. Дверь захлопнулась. Передо мной стояла семейная пара лет сорока, они не суетились и не причитали. Люберецкие, чё.

— Ты нормально?

— Да.

— Воды дать?

— Да.

— Патруль вызвать?

— Нет.

Патруль имелся в виду гарнизонный, два солдата и офицер, они в окрестностях гарнизона исполняли функцию военной полиции или что-то вроде того. Позвонить в обычную милицию никто и не помышлял, в начале 80-х с этим всё всем было ясно. Но и патруль патрулю рознь, можно и нарваться. Тогда вместо одного Лома я буду иметь троих сексуально озабоченных защитников отечества. Вернее, они меня. А два раза мне может и не повезти.

И я позвонила подруге, она жила неподалёку. Она пришла за мной с мамой, и они проводили меня до подъезда. Подруга Ленка и её мама, тётя Зина, прекрасно поняли, что произошло, и особо не спрашивали, кроме, конечно, одного: трахнул он меня или нет? В смысле нужно ли предпринимать дополнительные меры.

Ну и отлично, раз не нужно.

— Ты маме будешь говорить?

— Нет.

Никто и не сказал. Большого впечатления на меня всё это не произвело — на нас нападали так часто и с такого раннего детства, что нам всё это казалось в порядке вещей. Хотелось бы, конечно, чтобы первый раз это случилось с любимым мальчиком, который немедленно женится, но не всем везёт. Мне, кстати, в итоге повезло, и хотя потом в ночных электричках пару раз ещё нападали, но отбивалась.

Произвело впечатление другое. Лет через семь после этого я прочитала о деле Лома в криминальной хронике. Под заголовком «Смертный приговор приведён в исполнение» (тогда ещё не было моратория). Много за ним к тому времени подвигов накопилось, отморозком он был редким, без тормозов. Я так понимаю, его свои же и сдали, банда сдала — ментам ни тогда, ни сейчас ловить никого не хотелось. Сдали его за жестокие и бессмысленные убийства. Судя по тому, что я прочитала, особенно его бесили беременные женщины. Убивал с особой жестокостью. Его расстреляли.

Ладно, у всех есть своё MeToo.

Но была же и чистая любовь! Правда, пока ещё не наша.

Именно в гарнизоне мы могли наблюдать вблизи бушующие страсти. Главным и неиссякаемым источником страстей была музыкальная школа в гарнизонном Доме офицеров. Из-за неё-то мы все, городские, и ходили в гарнизон три-четыре раза в неделю, а когда и чаще.

Школа была действительно хорошая: городская стояла куда как ближе, но репутация у неё была так себе. Я не помню, работали ли в музыкальной школе мужчины — мне кажется, ни одного, — но мужчины всегда заполняли коридоры. Там были разновозрастные, но в основном мелкие дети с музыкальными папками, и разновозрастные, но в основном молодые мужчины нездешнего вида.

Они точно не были военными, но и на городских особо не походили. Не бандиты, не работяги, и вообще что-то другое. «Жигули» цвета «коррида», песочного цвета замшевый пиджак, тюльпаны. Не знаю, как они проникали на особо охраняемую территорию военного гарнизона, в центре которого, в Доме офицеров, обитали нимфы. А наши музыкальные учительницы, безусловно, ими и были. Не знаю, как трудовому коллективу удалось не привлечь туда ни одной грымзы. Но удалось.

Мне казалось, да и сейчас я в этом твёрдо убеждена, что самой красивой учительницей по классу фортепьяно была моя Галина Евгеньевна. Ей тогда было лет тридцать, и больше всего на свете она походила на Нефертити. Подведённые чуть раскосые глаза, прямой, не короткий нос, и длинная, как у египетской кошки, шея. И такая вся изящная, такая по повадкам немножечко японка. Ласковая до невозможности, но без сюсюканья.

Никакого музыкального таланта она во мне не видела (он внезапно прорезался чуть позже), но я была старательной и хорошенькой, и я понимала, что она искренне меня любит. Хорошо ко