Михаил Филиппов - Осажденный Севастополь Страница 4

Меншиков был высокий старик, весьма преклонных лет, но еще вполне бодрый, с седыми усами и густыми седыми бровями, из-под которых светились умные синие глаза. Саркастическая улыбка редко сходила с лица его, и князь постоянно язвил кого-нибудь и отпускал различные остроты. Ермолов[13] сказал о нем однажды, что Меншикову не надо бритвы, так как ему достаточно высунуть язык, чтобы побриться.

Оба русских парохода прибыли в Топ-Хане — часть города, получившую свое название от пушечно-литейного завода. Берег перед зимним дворцом русского посольства был усеян многочисленной толпою. Впереди всех виднелись верхами чиновники русского посольства. В пестрой толпе, состоявшей из греков, армян, турок, болгар, замечалось также несколько всадников с дамами в амазонках: в них нетрудно было узнать англичан.

Меншиков сошел на берег и со всею свитою направился во дворец. Его неприятно поразило то, что навстречу ему не явился ни один из высших турецких сановников.

— Турки, кажется, не знают простейших правил вежливости, — сказал князь, обращаясь к управляющему посольством Озерову. — Ни один из их министров не удостоил встречей посла государя императора. Мне не нужна их любезность, но в моем лице они наносят оскорбление русскому имени.

Прибывший с Озеровым первый драгоман[14] посольства, грек Аргиропуло, возразил на это:

— Ваша светлость, у турок не в обычае встречать, как в России, с хлебом и солью. Здешнее гостеприимство другого рода. Турок больше всего боится обеспокоить гостя. Завтра утром, без всякого сомнения, сам султан пришлет к вашей светлости своего церемониймейстера с поздравлениями.

— Может быть… Но я вообще боюсь, что мне придется ссориться с этими господами, — сказал Меншиков. — Я изучил натуру жителей Востока. Чем более им давать поблажки, тем хуже. Впрочем, я здесь все переделаю по-своему. Вы слишком избаловали их.

Чиновники слушали с почтительно вытянутыми лицами.

Драгоман не ошибся. На следующий день султан прислал к Меншикову своего церемониймейстера Киамиль-бея.

Меншиков, часто страдавший бессонницей, плохо провел ночь, встал рано и не в духе. Когда ему доложили о прибытии Киамиль-бея, князь сказал:

— Пускай подождет немного: баловать их не следует.

— Кроме того, ваша светлость, — сказал явившийся с докладом адъютант, к вам пожаловал греческий патриарх. Не прикажете ли сначала принять его?

Меншиков, по-видимому, размышлял и не давал ответа.

— Осмелюсь высказать мое мнение, ваша светлость, — сказал бывший тут же Озеров. — Мне кажется, что предпочтение, оказанное патриарху, могло бы иметь самое выгодное влияние на умы здешних христиан.

— Нет, ваше превосходительство, — сказал Меншиков, — я совсем не приму этого монаха… И без него довольно дела. Я и наших русских монахов не люблю, а эти, афонские, — это большей частью интриганы и попрошайки.

Адъютант удалился.

Несколько дней спустя Меншиков посетил великого визиря, совершенно пренебрегая турецким министром иностранных дел Фуадом-эфенди. Тогда случилось нечто небывалое в Оттоманской империи. Фуад-эфенди, оскорбленный оказанным ему невниманием, подал в отставку. Вслед за тем Меншиков стал требовать от великого визиря, чтобы султан принимал его в серале без предварительного доклада. Великий визирь заявил, что это противно правилам этикета. Когда турецкий сановник удалился, Меншиков, обратясь к своим подчиненным, сказал:

— Ну, господа, я вижу, что мне придется вскоре выезжать упрямую лошадь, называемую султаном.

В начале марта Меншиков имел аудиенцию у султана в Чараганском дворце. Русский посол был введен в приемную султанскую залу. Султан сидел на углу дивана: он был в темно-фиолетовом кафтане казацкого покроя. При приближении Меншикова султан встал и по-европейски подал князю руку.

После обычных расспросов о здоровье русского императора султан сказал Меншикову через драгомана:

— Я знаю, что вы, русские, — гордецы и не любите, когда вам делают подарки. Но все же я счел бы себя счастливым, если бы вы приняли от меня ничтожный дар, свидетельствующий лишь о той радости, которую я испытываю, видя вас.

При этих словах церемониймейстер поднес Меншикову драгоценные подарки. Меншиков сухо поблагодарил и обратился к султану с просьбой принимать его впредь без особого доклада.

Султан был несколько смущен поведением Меншикова, но обещал исполнить его желание.

Вслед за тем Меншиков прямо приступил к заявлению требований России.

— Государь император, — сказал Меншиков, — крайне недоволен поведением слуг вашего величества, которые не исполняют повелений, собственного своего правительства.

Меншиков пояснил, что, несмотря на повторенные обещания Порты, вопрос о святых местах остался в прежнем положении. Султан отвечал с обычной азиатской уклончивостью. Он поблагодарил Меншикова за то, что чистосердечие русского посла сняло с его собственных глаз завесу; но при этом тонко намекнул на то обстоятельство, что по дошедшим до него слухам пятый корпус под командою Данненберга[15] приблизился к границам Молдавии, а это, сказал султан, несовместимо с чувством высокого уважения, которое он питает к особе государя императора.

Меншиков резко отвечал, что султану донесли ложно о движении русских войск и что Данненберг командует четвертым корпусом, а не пятым.

Это весьма раздосадовало султана, который хвалился тем, что знает войска иностранных держав не хуже своих собственных.

В конце разговора Меншиков прямо заявил, что Россия не остановится ни перед какими мерами, которые ей укажет необходимость.

По уходе Меншикова Блистательной Портой овладела паника. Немедленно был созван совет министров, было решено ждать прибытия английского посла лорда Стратфорда[16], а до тех пор по возможности тянуть переговоры.

С прибытием лорда Стратфорда дела приняли совсем иной оборот. Меншиков вскоре почувствовал могущество и ловкость своего соперника. Меншиков сердился, угрожал, затем, видя бесплодность своих переговоров с Портой, стал советоваться с лордом Стратфордом и постепенно делал уступки. Наконец к началу апреля знаменитый вопрос о святых местах, по-видимому, пришел к благополучному решению.

Князь Меншиков сидел в своем кабинете и самодовольно читал ноту, только что полученную от британского посла, в которой лорд Стратфорд заявлял, что убедил своего французского товарища согласиться на все уступки, лежащие в пределах возможного; лорд Стратфорд, обратно, просил Меншикова уступить по некоторым пунктам из уважения к национальному самолюбию французов.