Нина Бродская - Хулиганка Страница 4

Расскажу одну хохму из жизни коллектива Шурова и Рыкунина. Правда, это было без нас. Коллектив приехал на гастроли в Сочи. В городе — летний наплыв отдыхающих, гостиницы все забиты, и музыкантов расселили по частным квартирам. Вечером все обмениваются впечатлениями о том, кто, где и как живет. Отец мой поселился вместе с музыкантом, которого звали Солли, он играл на виолончели и был невероятно остроумен. В общем, они с моим отцом спелись. Придя как-то вечером на концерт, они, т. е. Солли и мой отец, начали расхваливать свою хозяйку, у которой жили, и сказали, что она якобы работает в какой-то большой пекарне и каждый день приносит домой десятки пирожных, а какао — ведрами! Все, конечно, не поверили, но один музыкант решил проверить.

На следующий день у них в квартире раздался стук в дверь, и когда они ее открыли, то увидели стоявшего на пороге того самого музыканта, который пришел их проверить.

— А где пирожные? — спросил он.

Отец мой растерялся, а Солли сказал сонным голосом:

— Посмотри-ка на столе, может, что-то осталось со вчерашнего дня.

На столе в тарелке случайно «осталось» одно пирожное. Музыкант набросился и мигом его съел. Но не успокоился и продолжал:

— А где же ведрами какао?

— Посмотри внизу, там, в ведре, — ответил Солли.

Когда тот заглянул в ведро, стоявшее у кровати для ночных нужд, он тут же с криком выбежал на улицу. Потом он уже никогда не поддавался на разные розыгрыши, а в оркестре долго еще смеялись над этой злой, но поучительной для жадных людей шуткой.

После гастрольной поездки с родителями лето еще было в полном разгаре, и мама вывезла меня и брата на Украину в маленький, очень красивый городок Полтава.

Чудная река Ворскла, белые хатки, а улица, на которой мы жили, называлась именем известного еврейского писателя Шолома Алейхема. Там жили одни евреи — смешные, трогательные и очень добрые люди, как и персонажи из книг этого писателя. Занимались кто чем. Кто воровал, кто тратил, а кто торговал, все знали друг о друге все, что нужно было знать и что не нужно. Разговаривали они между собой очень громко, так, что вся улица слышала и люди порой выходили из своих домов, чтобы поддержать разговор соседей. По вечерам садились у дороги грызть семечки, перемывая друг другу кости, иначе и нельзя было.

Нас, москвичей, встретили как иностранных гостей и приняли сразу. Меня — как куклу-красавицу, брата — как лучшего игрока в футбол, а маму — как жену артиста. В общем, при таком раскладе вещей я чувствовала себя вполне хорошо. Тем более что все мальчишки были у моих ног, а подружки просто боготворили меня. Коли мы были артистами, значит, и роль свою надо было играть до конца. Вот тогда-то мы и вспомнили о своей концертной программе, выученной у Шурова и Рыкунина, и решили показать ее публике. Концерты должны были проходить, как это и полагается, не бесплатно, и все взрослые охотно платили нам в кассу. Мы взяли в концерт еще несколько свежих номеров — певца и певицу, а остальное все выполнялось мной и моим братом Леней, в том числе и акробатический номер, который мы тоже включили в нашу программу. Однажды во время показа этого номера Леня поднял меня высоко, и тут случилось что-то ужасное: публика начала громко хохотать. Тогда я поспешила разрядить обстановку, заявив спокойным тоном: «Артистам все можно».

Не могу не сказать еще об одном приятном для меня эпизоде из этого периода моей жизни. Мне было тогда не более девяти лет, я уже училась в школе и вспоминаю то время с большим удовольствием. Не знаю, как это произошло, но помню, что моя мама вместе с тетей стали регулярно возить меня на Кузнецкий мост во Всесоюзный Дом моделей, где меня определили в манекенщицы. Там было очень интересно: залы со швейными станками, красивые материалы, мне постоянно что-то примеряли, а главное — это отношение ко мне. Долго со мной ездили на примерки, а потом учили, как ходить перед публикой. Меня причесывали, одевали, и я выходила в зал, где сидели дяди и тети, которые мне аплодировали после показа одежды.

Это была приятная страница из моего далекого детства. Я участвовала в международном показе мод, где представляла одежду Чехословакии. А однажды фото, запечатлевшие те международные показы, были вывешены в витрине ТАСС, и я впервые увидела себя на том показе мод.

ГЛАВА III

Музыкальное образование

Когда мне было восемь лет, родители отвели меня в музыкальную школу, где я должна была пройти экзамен на вступление. Я появилась на экзамене в белом платье и с большим белым бантом в волосах. К тому времени я уже научилась что-то играть на фортепиано. Ну, например, «Чижик-пыжик».

На экзамене я отгадывала аккорды, хлопала в такт и, конечно, пела. Экзамен я сдала одной из лучших, но моим родителям порекомендовали отвезти меня в ЦМШ — школу для одаренных детей, которая находилась от того места, где мы жили в Москве, достаточно далеко. Родители были очень заняты, а потому решено было водить меня в обычную районную музыкальную школу, о чем я позже много раз пожалела. Я росла легким и в то же самое время трудным ребенком. Легкость заключалась в быстром и хорошем восприятии мира, а сложность или трудность — в том, что ко мне нужен был особый подход.

Когда я стала учиться в первом классе музыкальной школы, ко мне прикрепили учительницу, хорошую, знающую, и она тут же установила со мной контакт, а это означало, что училась я легко и хорошо. Но вскоре она ушла на пенсию, и меня определили к другому педагогу, у которой контакта со мной не произошло. Она была злая, нервная, каждую минуту срывалась, называя меня слоном, при этом орала и била сильно по рукам, в результате чего желание играть на фортепиано у меня начисто пропало. За семь лет учебы в музыкальной школе у меня сменилось шесть педагогов, у каждого были свои требования в соответствии с его представлениями о том, что и как надо. Говорят, какой педагог — такой ученик. В каждой шутке есть доля правды или в каждой правде — доля шутки. Так продолжалось до седьмого класса. И если бы не случай, который на мое счастье произошел со мной, не знаю, как бы сложилась моя судьба дальше, если б не он, господин случай!

Однажды ко мне подошла женщина и предложила начать с ней заниматься по фортепиано. Она была маленького роста, ничем не примечательна. Я согласилась, хотя подумала, что еще один варвар встретился на моем жизненном пути.

Я приходила на ее занятия не подготовившись, но каждый раз слышала от нее добрые слова в свой адрес. Однажды она сказала мне, что она певица, и я, конечно, попросила ее спеть, не рассчитывая услышать что-то необыкновенное, но тут впервые моя интуиция меня явно подвела, и вместо обычного пения я услышала нечто особенное. Голос ее лился, как соловьиная трель, а я сидела и мечтала о том, что когда-нибудь я тоже буду петь. После того дня во мне как будто что-то изменилось. Я стала заниматься музыкой серьезно и отдавала ей все свое время. Лидия Анатольевна Давыдова — так звали мою учительницу — дала мне играть концерт Моцарта № 23 с оркестром с переложением для двух фортепиано. Я занималась день и ночь, а когда пришло время выпускного экзамена, где мы с ней сыграли этот концерт в два рояля, все педагоги нашей школы ахнули. Перед ними сидела не отстающая ученица, а одна из лучших — как та, которую когда-то принимали в эту школу. Выпускной вечер удался на славу. Тетя Маня достала мне по блату английские туфли на тонкой шпильке, на которых я еле ходила, но не показывала виду. А главное, что к тому времени я могла подобрать на фортепиано любую песенку и девчонки от меня не отходили ни на шаг!