Борис Немцов - Провинциал Страница 4

Свои стихи, когда я их писал, я знал, конечно, наизусть. Кстати, писал не только иронические стихи. Всякие. Даже очень личные. Лирику, так сказать.

На мой нынешний взгляд, они очень примитивные и непрофессиональные. Они были посвящены конкретным людям и сочинялись, что называется, «на случай».

В ранней молодости.

Все эти люди сегодня живы и счастливы.

Авторитетов очень много. Солженицын. Сахаров. Столыпин. Петр I. Александр II.

Нет кумиров. Для меня это что-то вроде «факира на час». Признак восторженной сентиментальной натуры. Придумывать себе кумиров могут только наивные молодые люди. Я — нет. Уже — нет.

Я занимался наукой около десяти лет. Это во-первых. Во-вторых, занятия наукой были весьма успешны. За неполные десять лет работы я написал около 60 статей, которые были опубликованы в самых солидных научных журналах, российских и западных. Многие считали, что из меня что-то получится. Так считал даже академик Гинзбург, который недавно прислал мне письмо. Даже не одно: сначала было письмо об опасностях коммунизма это, собственно, не письмо, а огромная статья. Гинзбург хотел, чтобы я дал заключение. А второе письмо — сугубо по физике. О сверхсветовых источниках.

У меня в мой «научный период» было довольно интересное положение: я был свободен и мог заниматься чем хотел. У меня не было узкого направления, где я должен был бы корпеть над какой-то конкретной задачей. Наоборот, был очень широкий выбор тем, и никто не ограничивал моих научных пристрастий.

Такая свобода, даже в науке, конечно, уникальна. Я благодарен своим учителям и коллегам, докторам Н.Денисову и В.Эйдману, за то, что они предоставили мне такую свободу (оба они уже умерли). Меня всегда больше интересовало не столько выяснение каких-то тонких нюансов, сколько яркие научные идеи. Моя особенность состояла в том, что иногда мне удавалось такие идеи высказывать. Идеи, которые, казалось, просто лежат на поверхности или носятся в воздухе, мне удавалось, во-первых, провозгласить, а во-вторых, реализовать.

Эта идея — хронологически последняя в моем научном периоде. Акустический лазер. Я предложил модель, состоящую из перегретого пара, смесь, которая в случае сильного охлаждения излучает очень мощный звук. Такой мощный, что может поразить даже человека. Воспринимается ли этот звук человеческим ухом, зависит от особенностей прибора. В принципе, как ни странно, это именно инфразвук, который обычный человек не слышит.

Прибор не стал оружием, потому что его не успели засекретить: я послал статью в зарубежный журнал.

Собственно, это не так уж важно. Многие научные идеи имеют общегражданское значение и плюс к тому используются военными. Чисто военных идей, как правило, бывает мало. Поэтому ученые, занятые исключительно закрытой тематикой, обычно не способны на крутые новации.

Эйнштейн же никогда не занимался атомной бомбой! И тем не менее основы его релятивистской теории легли в фундамент ядерной физики, в создание атомной бомбы. Поэтому идеи, в том числе и военные, которые переворачивают технологию вооружений, — такие идеи рождаются в умах вполне мирных людей. Не в касках. И вообще без погон. Серьезный прорыв в науке возможен только там, где есть фундаментальные исследования, и там, где есть свобода. И наоборот: там, где нет этих двух вещей, никогда не состоится прорыв. Могут быть усовершенствования, даже на уровне Ленинской премии, и тому подобное. Но гигантского прорыва быть не может. Такого, как создание ядерного оружия, нейтронного оружия.

А что касается судьбы моего акустического лазера, то эта идея стала очень широко известна. И в нашей стране, и за рубежом. Статьи публиковались в самых авторитетных журналах (даже в «Physical Review», — это самый крутой мировой журнал по физике, в нем печатались Эйнштейн, Ландау, Сахаров). Но эта идея — не именная.

Это вообще довольно странный механизм — как образуются имена у тех или иных событий или явлений. Например, когда мы придумывали наши областные облигации, никто не ожидал, что они будут называться «немцовками».

Я был бы счастлив, если бы этот акустический лазер назывался «лазером Немцова». На самом деле не всякий эффект называется именем своего автора. Статья называлась «Акустический лазер», под этим названием этот эффект и существует в науке. Название отражает существо дела, и все. Я не могу назвать свою собственную работу своим собственным именем. От меня это уже не зависит: как сложилось, так и сложилось. Действительно, механизм сложный и не очень понятный. Присвоение имени во многом зависит и от мироощущения автора, от того, насколько он озабочен собственной идентификацией.

Это вообще загадка для меня: как то или иное явление, и необязательно в науке, вдруг начинает иметь имя. Имя собственное. «План Маршалла», например. Мог бы называться, например, «План восстановления Европы». А называется «план Маршалла».

Много таких примеров.

Может быть, отчасти это зависит от благозвучности фамилии. Или от ее известности.

Нет, я не чиновник. Я — избранный губернатор. Это совсем другое качество. У меня нет никаких таких чиновничьих повадок, ни к кому я не должен приспосабливаться. До выборов, я имею в виду губернаторские, конечно, я был чиновником. Но стремление к независимости и свободе все равно проявлялось.

Да, конечно, я отдавал себе отчет в том, что в любой момент, в любую секунду я могу потерять свое место. Этот стул. Кресло. Но важнее другое: сознание того, что отвечаешь за многих и многих людей.

В очень небольшой степени чувствую себя сенатором. То есть человеком, который занимается общегосударственными проблемами, — так я это понимаю. Как ни странно, если я этим и занимаюсь, то в основном — вне стен Совета Федерации. К своему удивлению обнаружил, что иногда моя позиция имеет значение для многих миллионов людей в стране. Так я понимаю свое сенаторство.

Сильнее всего я это почувствовал, когда летал с Ельциным в Чечню. Я там был вообще один-единственный руководитель (кроме Ельцина, конечно), будь то губернаторы, депутаты или кто угодно. Кроме меня летели с Ельциным только его помощники: Батурин, Рюриков, Шахрай и другие.

Сенатором быть очень ответственно. И не очень для меня понятно. Если в Нижнем Новгороде я чувствую себя как рыба в воде, все здесь прошел и все знаю, знаю, от кого чего можно ждать, то российский уровень для меня — тайна за семью печатями. Там другая жизнь совсем. Там другой жанр. Он близкий, конечно, но этот ветер московских интриг… Методы в основном те же. Но количество действующих лиц, количество факторов, влияющих на ситуацию, принципиально больше. И поведение должно быть довольно специфическим. Если хочешь, чтобы твое мнение, то, что ты делаешь и что ты считаешь нужным делать, стало достоянием общественности и не было извращено.