Гарольд Лэмб - Сулейман Великолепный. Величайший султан Османской империи. 1520-1566 Страница 4

Ага цыкнул на подчиненных, и те молча расступились. Стоявший под деревьями у фонтана командир тьмы, на которого была возложена задача поддерживать спокойствие в городе, вздохнул с облегчением и разочарованием. Сулейман почти ничего не сказал. Он не обнаружил ни тени страха перед дворцовой гвардией, однако и не предпринял ни малейшего усилия, чтобы завоевать ее уважение. Вряд ли янычары увидели в нем истинного сына Селима.

В полдень Сулейман обедал в одиночестве. Из небольших ваз, поставленных на белоснежной скатерти у его колен, выбирал кусочки зажаренного в зелени мяса, дольки кабачков, фаршированных рисом, инжир в сметане. Наследник делал вид, будто ест с большим удовольствием. Коснулся рукой кубка, и безмолвный подросток тут же подбежал, чтобы налить в него шербет.

И хотя Сулейману удалось изобразить аппетит, а также удовлетворение обслуживанием со стороны мальчиков-слуг, на самом деле его не покидало жгучее чувство тревоги. Он не правильно вел себя в присутствии возбужденных янычар. Теперь ему никогда не удастся добиться от них той же преданности, с какой они служили Селиму…

Память перенесла его на десять лет назад. В тот момент Селим восстал против Баязида и был разбит старым султаном. Он укрылся в заморской крепости Крым, куда еще раньше отослал Сулеймана с матерью, высмеивая приказ своего отца направить молодого неопытного Сулеймана управлять Константинополем. Потом Селим с ордами диких татар под гром барабанов выступил против отца-султана и осадил город. Непобедимым янычарам было приказано отбросить их от стен, но, увидев Селима, скакавшего им навстречу, янычары бурно приветствовали соперника султана, выкрикивая его имя, касаясь его стремени и клянясь, что не признают никого другого своим командующим… Так янычары отреклись от Баязида и присягнули новому султану. Отцу Селима пришлось расстаться с мечом Османов, а затем и с жизнью… Если он даже не был отравлен, то все равно потерял волю к жизни… Это были горькие воспоминания о годе жизни, когда между Селимом и Сулейманом, которого держали вдали от него и от армии, пролегла пропасть. Последние слова Селима, обращенные несколько лет назад к сыну, были пронизаны и мольбой и презрением:

– Если турок слезает с седла, чтобы сидеть на ковре, он превращается в ничто. В ничто.

Теперь, сидя в одиночестве за трапезой, моя руки в серебряном тазу, который принес один из мальчиков-слуг, Сулейман не мог не подумать о том, что эти мальчишки точно так же могли бы прислуживать и другому властителю. Пока не прибыл Пири-паша и пока ему не присягнули высшие военачальники, наследник мало что значил. Но Пири-паша, который должен был приветствовать его еще у паромной переправы, не явился.

После трапезы мальчики-слуги приготовили постель для послеобеденного сна наследника – расстелили в его спальном покое матрас. Однако Сулейман не мог заставить себя лечь. Вместо этого стал бродить вдоль стены, ощупывая пальцами свои старые вещи, хранившиеся в нишах, – рукописи, переписанные четким почерком его учителя Касима, ответы на экзаменационные вопросы по астрономии и юриспруденции, которые писал сам. Там лежал и миниатюрный золотой футляр для часов, сделанный его руками. Сулейман с удовольствием работал над этим футляром: ему нравилось ощущать гладкую поверхность золота, и он ценил точность европейских часов. Но сейчас эти школьные занятия ничего для него не значили. Они были частью жизни мальчишки, которого больше не существовало…

Неожиданно Сулеймана охватило горькое чувство одиночества и острое желание прикоснуться к Гульбехар – Цветку Весны, увидеть своего сына и жизнерадостного Ибрагима, развлекавшего его игрой на струнных музыкальных инструментах после того, как в лунную ночь они собирали креветок на мелководье. Испытать такие радости в одиночку невозможно.

– Сулейман, Сулейман-хан!

И хотя голос насторожил наследника, он повернулся ко входу, закрытому занавеской, как бы слегка удивившись, что кто-то осмелился его потревожить. Из-за занавески появился Пири-паша, завернутый в мантию. Он выглядел дряхлым и уставшим. Визирь прижал руку Сулеймана к своему сердцу и поцеловал его. Затем дрожащим от старческого волнения голосом сообщил, что торопился сюда изо всех своих слабых сил, но, как только увидел молодого наследника здоровым и невредимым, это подняло его дух. Эти слова не были лишены царедворской лести, но прозвучали вполне искренне. Сулейман умел распознавать в людях искренность, как и определять золото лишь одним к нему прикосновением.

Вслед за этим старый визирь стал немедленно издавать указы от имени Сулеймана, прежде всего касающиеся траурной церемонии и молитв на закате за упокой души Селима. Во дворце тут же закипела работа, он стал похож на караван-сарай, ожидавший гостей. Облачившись в новую одежду черного цвета, Пири-паша посоветовал Сулейману, когда они остались наедине, надеть платье, отделанное золотой вышивкой.

– На публике вам нельзя появляться без роскошного облачения, – объяснял он наследнику. – Люди могут любить вас самого по себе, но, когда смотрят на вас, должны воспринимать вас как символ власти. – Однако, не вполне удовлетворенный блеском золота, приказал прикрепить к головному убору наследника два плюмажа из выкрашенных в красный цвет перьев цапли на рубиновой застежке. – Почему бы нет? – проговорил он мягко, – Время страха закончилось, началось, по велению Аллаха, время надежды.

– Время надежды?

Пири-паша помедлил с ответом, теребя старческими пальцами свою седую бороду.

– Да, я читал донесения из вашей провинции Магнезия. Подобно всем молодым людям, вы уделяли слишком много времени охоте и морским прогулкам. Но в донесениях отмечалось также, что вы были справедливы к каждому просителю, будь то иностранец, крестьянин или христианский раят. Именно с этим я, старый глупец, связываю мои надежды. – Его борода дернулась в улыбке. – Древний Соломон, да будет благословенно его имя, проявлял мудрость в своих решениях. Он требовал от людей лишь понимания и сумел прожить жизнь в изумрудном и рубиновом блеске.

Серые глаза наследника просветлели от улыбки.

– Нет, Пири-паша, именно ты – моя надежда.

Старик склонил голову, став снова придворным. Сопровождая наследника, шедшего по галереям дворца, Пири-паша ревниво следил за каждым взглядом, брошенным украдкой на человека с белым нервным лицом под монаршим плюмажем из оперения цапли. И не упускал случая сообщить о пришествии второго Соломона и времени надежды.

За воротами, где на часах стояли безмолвные янычары, венецианские шпионы подслушивали разговоры служащих дворца, пытаясь определить, чего ожидать от будущего монарха. «Пришло время надежды», – доносилось до них.