Михаил Горбачев - Августовский путч (причины и следствия) Страница 4

Еще днем 19 августа я передал требования немедленно восстановить связь, прислать самолет для отлета в Москву. Ответа не последовало.

После пресс-конференции я решил немедленно записаться на видеопленку. Четыре записи сделал, разрезали пленку ребята — Ирина и Анатолий — на четыре части, и мы начали искать каналы, чтобы как-то отправить эту пленку за пределы.

Врач записал свое мнение в нескольких экземплярах, чтобы все знали о подлинном состоянии здоровья Президента.

Продиктовал Черняеву четыре пункта требований. После перепечатки на машинке от руки добавил обращение и подпись, чтобы было видно, что это написано мной лично. Вот этот текст, воспроизводимый фотографически.

Я требовал ответа. На этот раз мне сказали: ждите, будет. Но ничего не было. Вот такая ситуация.

Каждый день, утром и вечером, я выдвигал и передавал требования о том, чтобы связь была восстановлена, чтобы немедленно прибыл самолет и я мог вылететь в Москву к месту работы. После пресс-конференции Янаева и компании выдвинул требование опубликовать опровержение сообщения о состоянии моего здоровья — сообщения этих очень здоровых людей, у которых руки тряслись.

Уже в Москве двое врачей принесли мне записку, в которой написали, какого свидетельства добивались от них: Горбачев, дескать, находится под угрозой ареста, его надо спасать, «усилить диагноз», заявив, что он тяжело болен. Требовали сделать это до 16 часов 19-го, до пресловутой пресс-конференции, наверное, чтобы там объявить об этом. Причем было написано, что 16 августа произошло нарушение мозгового кровообращения, состояние Президента тяжелое, он лежит в постели, не соображает вообще, о чем идет речь и так далее. Хотя и 16, и 17, и 18 августа я вел интенсивные переговоры по поводу предстоящих важных событий — подписания Договора, заседания Совета Федерации.

Самый тяжелый момент — отсутствие информации. Выключено было все, кроме телевизора, где сообщения ГКЧП чередовались с фильмами и выступлениями оркестров. Но офицеры охраны — люди соображающие — нашли какие-то старые приемники в служебных помещениях, приспособили антенны и начали ловить иностранные передачи. Лучше всех слышно было Би-Би-Си, «Свободу». Потом появился «Голос Америки». Анатолий приспособился слушать западную волну карманным «Сони». Начали собирать, обобщать информацию, оценивать развитие ситуации.

То, что с нами произошло в эти дни, заслуживает серьезного анализа. Но я отвергаю всякие домыслы о позиции Президента. Позиция Президента была принципиальной, и это спутало карты путчистов, открыло возможности для того, чтобы мы, объединяя усилия со всех сторон, нанесли им поражение.

Провалилась попытка шантажировать Президента, заставить его издать указ о чрезвычайном положении, передать полномочия, отказаться от должности.

И я категорически отвергаю всяческие намеки, будто Президент оказался не на высоте и чуть ли не занимался тем, как спасти шкуру.

Силы, потерпевшие поражение, будут стараться придумать что угодно. Пойдут на грубейшие вымыслы, будут пытаться бросить тень на Президента, демократические силы, скомпрометировать их.

Ходит и такое: я, мол, знал о предстоящем путче. При этом ссылка делалась на интервью, данное 19 августа Лукьяновым. Следствие покажет все. Так же как цену запущенного слуха, будто Горбачев имел ненарушенную связь, но устранился, чтобы отсидеться и приехать потом «на готовенькое». Так сказать, беспроигрышный вариант. Если путч удался, то Президент, давший ГКЧП шанс, выигрывает. Если путч проваливается, он опять прав. С разных сторон пускаются подобные «утки». Кстати, тот же Бакланов 18 августа, добиваясь от меня согласия на введение ЧП или передачу полномочий Янаеву, рассуждал в том же духе, что и нынешние мастера подлых дел. Он, призывая меня поддержать комитет, говорил: «Вы отдохнете, мы сделаем в ваше отсутствие «грязную работу» (!!), и вы вернетесь в Москву».

Странное совпадение. Не правда ли? Но если уж те три дня не выбили меня из колеи, то сейчас это тем более не пройдет.

Раиса Максимовна вела себя мужественно, как и все члены семьи, хотя понимала, о чем идет речь. И я горжусь своей семьей. 18 августа я еще надеялся, что те, кто в Москве, выслушав сообщение о встрече со мной, одумаются, остановятся. Утренние сообщения (телевизор нам удалось включить — каким образом, я сказал выше — 19 августа) опрокинули мои ожидания, надежду, что заговорщики образумятся.

Вместе с семьей, Черняевым принял решение, несмотря на всевозможные «случайности», быть на виду — пусть все видят, что Президент жив, здоров, в нормальном состоянии. И пусть сопоставляют, делают выводы.

В тот момент, когда Би-Би-Си сообщила, что в Крым едет группа заговорщиков вроде бы с целью предъявить российской делегации, советскому народу и общественному мнению, в каком состоянии находится Горбачев, мы все восприняли это так, что задумано что-то коварное. Вот в этот момент и случился у Раисы Максимовны тяжелый приступ, который имел последствия. Я об этом говорил. Хорошо, что мы оказались рядом.

Лучше всех пережила происшедшее Анастасия, внучка… Она ничего не понимала, бегала, требовала вести ее на море… И приходилось вести. Но потом охрана настояла на том, чтобы отказаться и от этого, потому что может произойти, предстоят нелегкие времена. Это могло том, чтобы отказаться и от этого, потому что может произойти всякое. …И все же тяжелее всего пережили эти трое суток Раиса Максимовна и Ирина.

ПОРАЖЕНИЕ ПУТЧИСТОВ

 Три августовских дня – это рубеж. Я иногда говорю: то, что было до путча, это, так сказать, до новой эры, а сейчас началась новая эпоха.

Повторюсь: в какой-то степени я предвидел, что такое может произойти, предстоят нелегкие времена. Это могло случиться еще осенью прошлого года. Основная моя задача состояла в том, чтобы выдержать курс на коренное реформирование общества, уберечь этот сложнейший процесс от перегибов и больших срывов. Этому были подчинены все тактические шаги и действия.

Случись путч полтора-два года назад, он, пожалуй, мог бы и удаться. Ныне же общество совершенно изменилось. Те, кому пять лет назад было 13—15 лет, стали восемнадцати-двадцатилетними. Они выросли в другой атмосфере. И они же стали самыми отважными защитниками демократии.

Изменилось общество, изменилась и армия как часть его. Офицеры и солдаты отказались пойти против собственного народа, несмотря на то, что грозил трибунал. Так же поступили и правоохранительные органы, даже части спецназначения. И в этом просчитались путчисты — они не учли, что общество ныне уже совсем не то, каким было несколько лет назад.