Елена Арсеньева - Шпионка, которая любила принца (Дарья Ливен) Страница 4

– В чем дело, сын мой? – наконец спросила Шарлотта Карловна прямо, добавив металла в свой голос. – Чем вам не нравится Дашенька?

– Матушка, если честно, я на дух не переношу Сашку Бенкендорфа, – простонал Христофор. – Это такой наглец! Он уже прибрал к рукам наследника, а также его брата Константина, и, помяните мое слово, когда подрастет Николай, Сашка и до него доберется!

На какой-то миг Шарлотта онемела от такой нелепости.

– Помилуйте, дитя мое, но ведь вам же не с Сашкой Бенкендорфом венчаться! – наконец обрела она дар речи. И отчеканила: – Я же сказала вам, что его величество Павел Петрович желает видеть своего военного министра женатым! А сейчас у нас нет другой достойной кандидатуры, кроме Дашеньки Бенкендорф, которая, что очень кстати, в вас влюблена. Вы, впрочем, быть может, хотите, побыв уже три года в почетной министерской должности, уступить портфель и звание генерал-адъютанта кому-то другому? Да?

– Нет! – в ужасе ответил Христофор.

– Тогда – под венец! – простерла Шарлотта указующий перст к дверям, как будто прямо там, за порогом, уже стоял священник, готовый обвенчать молодых, а при нем влюбленная невеста в белом платье…

И хоть никого там не было, а все же венчание свершилось днями, очень быстро, и Христофор буквально наутро после брачной ночи покаялся, что не сразу разглядел, какая прелесть его Дашенька. Она была веселая, милая, ласковая, смешливая, болтливая, а уж слушать умела… С этой минуты Христофор знал, что юная жена – его истинный друг, который поможет ему перенести все императорские причуды. А причуд у Павла Петровича, увы, было множество, и Христофор фон Ливен беспрестанно с ними сталкивался, поскольку военная служба была преобладающей страстью императора.

Дашенька очень скоро поняла, что характер Павла представляет собой странное смешение благороднейших влечений и ужаснейших склонностей. Подозрительность в императоре с годами развилась до чудовищности. Пустейшие случаи вырастали в его глазах в огромные заговоры, он гнал людей в отставку и ссылал по произволу. В крепости и на гауптвахте не переводились многочисленные жертвы, а порою вся их вина сводилась к слишком длинным волосам или слишком короткому кафтану. Носить жилеты совсем воспрещалось. Император почему-то утверждал, будто жилеты вызвали всю Французскую революцию. Случалось, на гауптвахте оказывались и дамы, если они при встрече с Павлом не выскакивали стремительно из экипажа или не делали достаточно глубокого реверанса. И Дашенька со свойственной ей чисто женской интуицией почувствовала, что добром царствование этого государя не кончится.

В начале 1801 года военный министр фон Ливен сделался болен. Он занемог с тех пор, как узнал о намерении императора вывести под корень ненавистное ему донское казачество, а заодно потревожить владения своих неприятелей англичан в Индии. Фон Ливен лично писал под царскую диктовку приказы, от которых у него волосы вставали дыбом. Курьер в самом кабинете государя получил запечатанные конверты для отвоза на Дон, и Павел строго-настрого, под страхом смерти, запретил Ливену кому-либо сообщать о сделанных через него распоряжениях. Даже вездесущий Пален ничего не знал.

На другой день после отправки рескриптов Ливен слег. Он был в полубреду и бормотал, сжимая тонкую руку жены и глотая слезы, точно ребенок:

– Дашенька, знаешь, что было написано в рескрипте? «Индия, куда вы назначаетесь, управляется одним главным владельцем и многими малыми. Англичане имеют у них свои заведения торговые, приобретенные или деньгами, или оружием, то и цель – все сие разорить и угнетенных владельцев освободить и ласкою привесть России в ту же зависимость, в какой они у англичан, и торг обратить к нам». Ласкою, понимаешь? А коли не захотят? Тогда как? Вступать в сражения, надо полагать? Не имея подвоза продовольствия и боевых припасов, во враждебной стране, будучи изнуренными долгим и трудным походом… У нас ведь нет толковых карт. Мы даже не ведаем местности, по которой предстоит пройти войску! Карты только до Хивы, а дальше?!

Его молоденькая жена, до смерти испуганная, наивно пыталась возражать:

– А ну как местность там благоприятная? Ну как взятое с собой вооружение удастся сохранить без применения?

– Как же, удастся! – всхлипнул несчастный военный министр. – Ведь в последнем рескрипте нашим казакам заодно предписывалось: «Мимоходом утвердите за нами Бухарию, чтобы китайцам не досталась. В Хиве вы освободите столько-то тысяч наших пленных подданных. Если бы нужна была пехота, то лучше бы вы одни собою все сделали». Ты слышала?! «Мимоходом утвердите Бухарию!» – Ливен залился горячечным, истерическим смехом, но тут же приложил палец к губам и испуганно уставился на жену: – Что я наделал! Я доверил тебе государственную тайну! Дашенька, умоляю…

– Клянусь, что никто от меня ни слова не узнает, – с важностию отвечала юная супруга. – Вы увидите, что я умею хранить государственные тайны!

Будущее покажет, что она и впрямь сумеет это делать (в чем и будет состоять успешность ее l’espionnage, как говорят французы, аn espionage, как говорят англичане, die Spionage, как говорят немцы, и так далее). Вот и на сей раз Дашенька держала язык за своими беленькими зубками, понимая, что ее болтливость может сделаться причиной не только опалы, но и гибели мужа.

Ливен, впрочем, продолжал тревожиться и от этого болел еще пуще. А между тем сия болезнь пришлась весьма кстати и спасла его от очень серьезных неприятностей!

Глупостей и опасностей от вздорного и мстительного характера императора накопилось столько, что образовался антиправительственный заговор во главе с графом Паленом, который имел в своем заведовании иностранные дела, финансы, почту, высшую полицию и состоял в то же время военным губернатором Санкт-Петербурга, что давало ему начальство над гвардией. Великий князь Александр, наследник, по сути дела, благословил ниспровержение отца, и руки заговорщиков были развязаны. Поскольку Пален благоволил к фон Ливену, он не раз собирался посвятить его в дела заговорщиков, однако болезнь военного министра удерживала его от этого. И потом Христофор Андреевич благословил свою болезнь! Как он должен был бы поступить со столь опасной тайною, если бы ее ему доверили? Долг бы повелевал спасти императора. Но это было бы равносильно предательству всего великого и возвышенного, что имелось тогда в России. Заговорщиков ждали эшафоты, ссылка, тюрьма. И гнет императора, под бременем которого изнемогала Россия, еще усилился бы! Альтернатива фон Ливену рисовалась, во всяком случае, ужасная, и он потом уверял жену, что, если бы Пален сообщил ему о заговоре, ему ничего другого не осталось бы сделать, как пустить себе пулю в лоб.