Маргарита Волина - Амплуа — первый любовник Страница 4

Разговор иссяк. Комсорг больше на эту тему с Жориком не разговаривал — и он так в комсомол не вступил.

Чувствовал себя Жорик в «Мастерских» отлично и без комсомола. Он боготворил Дикого, как когда-то Петровского. Ему все нравилось в Алексее Денисовиче: и грубоватая безапелляционность суждений, и любовь к «язычеству».

В «Мастерских», а позже в Театре-студии Дикого частыми гостями бывали всевозможные знаменитости. Широко откинув правую руку, Дикий представлял гостя:

— Знакомьтесь! Наш друг! (Пауза.) Язычник. «Язычником» Дикий называл и поэта-сибиряка

Павла Васильева, и драматурга-грузина Серго Амаглобели, и элегантного «европейца» Бориса Пильняка.

— Кто это к нам вчера приходил? — спрашивал прогулявший занятия.

— Как кто? «Наш друг язычник»! — хохотала Ольга Якунина.

Кажется, только Василия Ивановича Качалова, посетившего однажды «Мастерские» и снявшегося на память с учениками, Дикий «язычником» не величал. Субординация не позволяла.

Глава 2. Очерк Стебницкого (Лескова)

«Катерина Львовна не родилась красавицей, но она по наружности была женщина очень приятная… Ей от роду шел всего двадцать четвертый год; росту она была невысокого, но стройная, шея точно из мрамора выточенная, плечи круглые, грудь крепкая, носик прямой, тоненький, глаза черные, живые, белый высокий лоб и черные, аж досиня черные волосы».

Ученица Дикого Люся (Любовь) Горячих внешне удивительно соответствовала портрету, выписанному Н. Лесковым. Разве только лоб у нее был не слишком высок, волосы не «досиня» черные, а темно-каштановые, и годика на два Люся была моложе Катерины Измайловой — «Леди Макбет Мценского уезда».

Менглет появился в «Мастерских», когда репетиции инсценированного очерка Лескова уже шли полным ходом. На роль Катерины вначале было назначено несколько исполнительниц, но репетировала Катерину — одна Люся. Остальные претендентки как-то незаметно слиняли.

Сергея — приказчика купца Измайлова, молодца с «дерзким красивым лицом», — репетировали многие. Среди многих соблазнял Катерину и комсорг, молодец очень приятной наружности, и сын Дикого Алексей Кашутин, небольшого роста, ладный, как партерный акробат, и кудреватый Василий Бабин.

Прижималась Люся — Катерина Львовна и к «могучей фигуре» приказчика — Сергея Столярова, но и Столяров режиссера Дикого чем-то не устраивал. И вот в один прекрасный день (для Менглета этот хмурый ноябрьский день 1934 года был воистину прекрасным) Дикий пригласил Жорика к себе… домой! На обед?! Зачем? Жорик, недоумевая, с легкой дрожью в коленях — явился.

В передней с визгом и лаем ему кинулось под ноги что-то маленькое, шершавое, серо-черное…

— Ферька, уймись! — цыкнул на собачонку Дикий и, прищурясь, добавил: — Но каков темперамент!

Александра Александровна бесстрашно подхватила рычащую Ферьку на руки.

— Запри ее в ванной, Шурка! — приказал Алексей Денисович жене.

За обедом, без вина и водки (Дикий и позже, когда разница в летах и положении стерлась, при Менглете никогда не пил), за обедом с боржоми Алексей Денисович вдруг сказал:

— Я хочу, чтобы ты играл Сергея.

Менглет обалдел! (Рассказывая мне этот случай, Георгий Павлович употребил другое слово.)

— Я хочу, чтобы ты играл Сергея, — повторил Дикий, — потому что ты совсем не подходишь для этой роли…

Менглет кивнул: он сам, может быть, без излишней скромности, считал для «приказчика» себя слишком интеллигентным, и к тому же фигура у него была совсем не «могучая».

— В тебе есть что-то аристократическое.

Тут Жорик не кивнул. Аристократом он себя не считал!

— Но аристократизм твой — воронежский. Жорик, дивясь памятливости Дикого, — откуда-то

узнал и запомнил, что он из Воронежа, — опять кивнул. Он понял: аристократизм его, Менглета, — провинциальный! А Сергей — «аристократ» среди приказчиков, холуев…

— С бабами Сергей действует по принципу: где плохо лежит — взять. Перебрал он их множество, хотя и не старее тебя… По лесковской ремарке — у него «едва пробивается бородка»…

— Я бреюсь, — сказал Менглет.

— Допустим, — сказал Дикий. — Но главное — Сергей парень талантливый! Обольщая Катерину, он, опять по Лескову, «дрожит» от страсти. Точеная шея Катерины… его манит! По-настоящему Сергей любить не умеет. Но он — талантливо играет в любовь. И Катерина верит, что он по ней «сох». И глупый зритель поверит: сох! А умный догадается: он талантливо играет влюбленного. До встречи с Катериной во дворе утром — Сергей месяц у Измайловых прожил, о Катерине и не помышляя!… У него только что другая была. Понял? (Жорик кивнул.) Сергей щеголь! Он и каторжанский халат носит щегольски. Он и среди каторжников — аристократ! — Дикий оглядел Менглета. — Ты не щеголь… Но у тебя получится. Приготовь сцену «Под яблоней». Горячих подсобит!

Люся была партнерша безотказная, и хотя как женщина она Менглету совсем не нравилась, Менглет — Сергей талантливо любил ее.

Дикий посмотрел. Одобрил. Некоторое время Менглет репетировал в очередь с другими «Сергеями», а 23 февраля 1935 года Дикий объявил во всеуслышание — Менглет один будет играть Сергея.

Это многим не понравилось. Особенно всем другим «Сергеям». Вася Бабин запил. Комсорг с Менглетом стал излишне вежлив. Алексей Кашутин, встречая его, по-диковски щурился и театрально восклицал: «С успехом, „лавропожинатель“!» Сергей Столяров ушел из студии: сначала в Красную Армию (незамедлительно попав в Театр Красной Армии), потом снялся у Довженко в «Аэрограде», потом в «Цирке» у Александрова, и зашагал по экранам, соперников в киноролях сказочных русских богатырей не имея.

Ушел и Виктор Драгунский… Блистательный Рольдан (интермедия «Два болтуна») и великолепный Студент (интермедия «Саламанкская пещера»). Виктор отлично фехтовал, крутил кульбиты и сальто. Он написал несколько куплетов, вступительную и заключительную песни к «Интермедиям», эпиграммы его на соучеников — знали наизусть! Очень смешно изображал обезьяну. Когда он, гримасничая, судорожно почесывал правой рукой за левым ухом, а левой рукой пятку на правой ноге — руки его становились по-обезьяньи длинными! Алексей Денисович смеялся его остротам и эпиграммам, взрывчатый темперамент Драгунского ему импонировал. Но однажды Дикий на занятиях сказал, не Виктору лично, но глядя на него:

— Актеру, как разведчику, не нужно слишком заметного лица. Ни бровей, ни глаз, ни этих ресниц бархатных! На актерском лице — нужно рисовать! Сегодня одно — завтра другое.

Лицо Менглета с правильными чертами было не слишком заметным — он мог рисовать на нем все, что угодно.

Менглет мог быть — русским молодцем. Драгунский мог быть испанцем, французом, марсианином — но русским молодцем, увы, быть не мог.