Теодор Вульфович - Обыкновенная биография Страница 4

Она достойна настоящей…

Но тут я почему-то написал — товарищеской любви.

Трудно сказать, что бы я стал делать при худшем исходе, но это сыграло бы немалую роль в моей жизни. Даже…»…

После слова «даже» следовало роковое многоточие, которое, по-видимому, означало что-то ужасное.

Постоянная непоседливость и чрезмерное увлечение общественными делами мешали серьёзным занятиям. Я стал очень мало читать, всё свободное время тратил безалаберно и суматошно. 10 мая 1939 года меня приняли в члены ВЛКСМ.

Как правило, каждое лето я ездил в лагеря, и это давало мне хорошую закалку. Это была школа самостоятельности и дружбы.

Короткий гудок, лёгкий толчок, и поезд Москва — Иваново — Кинешма увозит меня в железнодорожный пионерлагерь. Впереди меня ждёт много нового и интересного. В лагере 40 москвичей и 160 ивановцев и вычуганских. Вначале шли дожди. Но потом установилась хорошая погода, и лагерная жизнь потекла своим чередом. Жизнь интересная, полная работы и весёлых приключений.

В лагере я познакомился и сдружился с Николаем Лысенко. Ему уже 18 лет и он перешёл в 10 класс. Его отец работает стрелочником на железной дороге в г. Иваново. Мы вместе с ним выпускали стенгазету. Он пишет хорошие стихи, и их даже печатали в Ивановской газете, а последнее время он начал писать прозой. Он непременно хочет быть писателем. Мы очень сдружились и договорились, что после лагерей он поедет на несколько дней погостить ко мне в Москву.

«Было много шуток и смеха, много побед и поражений по волейболу, много весёлых и серьёзных дел разобрано на комсомольском собрании, как всегда мало писем отправлено домой. Было одно очень большое огорчение. Наша „армия“ потерпела поражение в военной игре, так как среди нас оказался предатель. Он выдал врагам место нахождения нашего знамени. Правда, он говорит, что он не сам выдал, а его заставили сказать. Митин (самый здоровый парень в нашем лагере) долго щёлкал его по макушке. Но всё равно он — предатель и мерзавец. После ужина мы его здорово отколошматили, а ночью обсыпали зубным порошком и выдавили на него три тюбика пасты. Даже из „его армии“ за него никто не заступился. Витька хотел облить его водой, но мы решили, что это опасно, так как он может со сна завопить и разбудит весь лагерь. Всё-таки есть ещё плохие люди.

Как много хороших ребят я встретил здесь. Раньше я и не замечал, что их так много.

Я встретил здесь мальчика-четвероклассника, который прекрасно рисует. Этот мальчуган обладает богатейшей фантазией. Я часто рассказывал ему интересные книжки, а он на другой день приносил очень интересные иллюстрации к этим рассказам.

Часто и подолгу я говорил с Гошей Балашовым. Ему 15 лет и он очень умный и душевный парень, но пессимист до мозга костей. Я убеждал его, что жизнь — это восхитительная штука, и если есть в ней некоторые недочёты, то с ними надо бороться сообща, а не роптать и не сетовать.

Увидел я Нину Алексееву — хорошенькую девочку с большим самомнением. Она с первых же дней начала закручивать романы. Там же я увидел красивую, умную, а главное, простую девочку Валю Мокшинову. Ей 15 лет, но в ней чувствуется сознательность, настоящие комсомольские взгляды без претензий на дурацкие романы и пошлости. Я часто беседовал с ней. В этой девочке чувствовалось что-то новое, советское, современное, человеческое. Беседуя с Валей, я всегда вспоминал Светлану и думал, что она, наверное, такая же хорошая, или даже лучше. В эти минуты все мне казались родными и очень хорошими.

На этом фоне особенно бледно выглядят все эти отживающие свой век маленькие людишки. Теперь они мне кажутся особенно омерзительными. Но их становится всё меньше и меньше, и сознание этого придаёт особую силу и уверенность в нашей победе».

Это писал я в лагере во время ночного дежурства.

По возвращении в Москву появилась следующая запись:

«Последние дни лагерной жизни и пролетели очень быстро. Поезд от платформы Игнатьевская пошёл сначала медленно, потом быстрее, быстрее, быстрее и, наконец, помчался по направлению к Москве.

На станции Иваново состав стоял 20 минут. Москвичи долго прощались с ивановцами, и все клялись друг другу, что будут писать обязательно. Большинство ребят разошлось. Остались на перроне москвичи и несколько ивановцев. Среди них была Валя. Николай сдержал своё слово и ехал со мной в Москву.

Все стояли на перроне. Говорили мало. У всех на лицах улыбки, но глаза невесёлые, у некоторых ребят навернулись слёзы, и они их смахивают, стараясь это сделать незаметно для окружающих. Почти у всех першит в горле. Последнюю минуту молчали все. Поезд с лязгом тронулся и начал быстро набирать скорость. На ходу садились последние ребята и долго, долго махали друг другу газетами и платками. Группа на перроне уже почти разошлась, но Валя всё ещё стоит и, слегка улыбаясь, машет рукой. Вот она обернулась в последний раз и смешалась с вокзальной толпой. Все вошли в вагон. Тишина была такая, будто ехали не пионеры, а академики…».

«… Через несколько дней я провожал Колю домой, и на перроне Ярославского вокзала он обещал мне писать письма в стихах. Я обещал писать ему только в прозе».

Прекрасным сентябрьским днём, когда московское солнце с небольшим напряжением, но радостно выдавало москвичам двойную норму тепла, я прогуливался со своим папкой по улице Горького. Множество флагов, знамён, панно и транспарантов украшали вновь отстроенные дома и леса скоростного строительства. По улицам шли бронзовые колонны армейских физкультурников в голубых трусах и шапочках. Из репродукторов неслись слова марша:

Порой чудесною проходим с песнею.Мы духом молоды и волею сильны.Живём мы весело, поём мы весело,Мы физкультурники страны своей сыны.

А из рядов физкультурников неслось как продолжение:

Посмотри, как цветёт без краяВся в сиянье страна родная.Мы все пойдём в походЗа край родимый свой, за наш народ.

— Сынка, — неожиданно громко сказал отец, — а ты замечаешь, что наша жизнь всё больше и больше начинает походить на настоящий (он сделал ударение на этом слове) на настоящий праздник?

Я недоуменно посмотрел на плохонько одетого мужчину, который был моим отцом. Две минуты назад мы совещались — купить ли нам на последнюю трёшницу по пирожку или по порции мороженного. В последнем варианте папка сэкономил бы себе деньги на пачку папирос, и я спросил его:

— Чего это ты, пап, а?

— Нет, сын, я серьёзно. Вот ты посмотри, мне кажется, мы многого не замечаем. Недавно было открытие выставки (он говорил о ВСХВ), и этот день был настоящим праздником, не успели оглянуться, как день авиации. Ну, ладно, мой день рождения не в счёт, а вот сегодня день физкультурников и такой грандиозный парад… И ведь в будни жизнь идёт так же интенсивно, как в большие праздники.