Сергей Поликанов - Разрыв. Записки атомного физика Страница 4

— Никогда не думал, что такого дурака встречу. Дай ему покрепче, а то он не понимает.

Мои друзья упрекали меня в косности, лени и давили, давили на меня:

— Мы вчера все разнюхали. Начинаются большие дела. Ты фамилию Тамм когда-нибудь слышал? Игорь Евгеньевич Тамм — лучший советский физик. Бери анкету, заполняй и поезжай немедленно в Механический институт.

Уже готовый к капитуляции, я решил все-таки немного посопротивляться и успокоил друзей, обещав съездить в институт и после этого заполнить анкету. Декан факультета принял меня и на мои вопросы весьма уклончиво объяснил, что в институте будут читать лекции выдающиеся физики. Я понял, что большего не узнаю, но, как и мои друзья, догадался, что новый факультет будет иметь прямое отношение к атомной энергии. Кроме нас заявление о переходе в Механический институт подал еще один наш сокурсник. Учился он не хуже нас троих, но его по какой-то причине на инженерно-физический факультет не приняли. С февраля 1946 года новый семестр для нас троих начался в желтом скромном здании на улице Кирова. Как и везде, в институт мы проходили по пропускам. Их проверяла полусонная, дряхлая старушка, и мы часто проскакивали мимо нее, не раскрывая пропуска.

Декан не обманул нас. Наших профессоров можно было без колебаний поставить в число лучших советских физиков. Но не только прекрасные лекции рождали в нас чувство уважения к ним. Мы понимали что для них лекции — не главное. Их основное дело было вне стен нашего института, в лабораториях где происходило нечто по-настоящему важное и даже необыкновенное. Когда академик Арцимович из Лаборатории № 2, выглядевший всегда несколько надменным, шел, не спеша, в сопровождении двух парней, во время лекции слонявшихся по коридору, в голову приходили глупые мысли — в жизни ученых, занимающихся ядерной физикой, появилось что-то, делающее их похожими на героев приключенческих романов. Их начинала окружать какая-то таинственность. И то, что внизу, у входа в институт, Арцимовича ждал серый, вызывавший восхищение «ЗИМ», было совсем необычно. На наших глазах рождалась элита, которую составляли ученые, и прежде всего физики, работавшие над атомной бомбой.

Через несколько лет мы придем в лаборатории к нашим учителям и, если к тому времени они еще не сделают атомную бомбу, мы им поможем. Предвкушение будущего наполняло нас радостным ожиданием, и мы в душе подгоняли время. Скорее начать работать. Предчувствие необычного вызывало ощущение некоторого превосходства по отношению к тем «обычным» людям, с которыми приходилось ехать в метро и трамваях, сталкиваться в магазинах и на улице. Все они или, по крайней мере, большинство, занимались делами скучными по сравнению с тем, что предстояло встретить нам. Так думал я. Наверное, мои сокурсники думали так же. Впрочем, может быть, я ошибаюсь, и мысли о своей исключительности приходили в голову только мне. Но ведь так мы все были похожи в то время, особенно, когда до одурения спорили о теории относительности.

Весной, когда мартовское солнышко заглядывало в наши аудитории, начиналось смутное томление. Нас куда-то тянуло, и по окончании лекций мы не торопились домой. Втроем мы брели по Кировской улице к центру Москвы и дальше к Арбату. Иногда мы даже убегали с занятий, и, перекусив где-нибудь мороженым, шатались по Москве до позднего вечера. Конечно, мы внимательно приглядывались к встречным девушкам, заговаривали с некоторыми из них, зубоскалили, дурачились. Но бродя по улицам и бульварам, мы как-то невольно в наших разговорах все время устремлялись к будущему. Там начнется настоящая жизнь, а то, что происходит с нами сейчас, всего лишь приятное ожидание.

В конце 1948 года декан объявил нашему курсу, что нужда в специалистах очень велика, и в связи с этим образуется «ускоренная группа». Те, кто перейдут в эту группу, раньше получат дипломы. Мои друзья ринулись туда, а я решил все-таки прослушать полный курс. Весной 1949 года мы пошли провожать одного из нашей тройки. Он получил диплом и «направление» на работу. Наш друг уезжал на Урал, на завод, где производился материал для атомной бомбы. Было немного грустно. Втроем мы сидели в «Коктейль-холле» на улице Горького, пили что-то сильно бьющее в голову и вспоминали разные смешные истории. Но нам не было весело. В душе каждый сознавал, что пути наши расходятся. «Объект», на который уезжал наш друг, был, естественно, сверхсекретным. Письма оттуда, наверняка, проверяются, и о чем в таком случае можно писать. О погоде?

Мы пили и не замечали времени, а когда уезжавший взглянул на часы, то схватился за голову. Расплатившись, мы бежали вниз по улице Горького, волоча за собой вещи уезжавшего друга. Когда мы приехали на метро на станцию «Комсомольская», до отхода поезда оставалось меньше минуты. В распахнутых пальто, красные, запыхавшиеся, мы бежим по перрону и видим, как поезд трогается, медленно набирает ход. Провожающие смотрят на нас с сочувствием и пониманием, а у нас даже нет возможности пожать друг другу руки, обняться. На ступеньке последнего вагона, свесившись, нас ждет молодой военный. Его правая рука свободна, и он ловко ловит брошенный ему чемодан. Кто-то сзади тотчас его перехватывает. Следом летит сумка, за ней портфель. В отчаянном прыжке новоиспеченный физик с помощью того же самого доброжелателя вскакивает на ступеньку и долго стоит там, махая нам рукой. Сведет ли нас жизнь когда-нибудь вместе? Что будет с нами лет через двадцать и даже через десять? Если бы в тот момент я узнал, что со мной случится через тридцать, то, наверное, все качнулось бы передо мной.

Солнечным июньским утром 1949 года я отправился разыскивать отдел кадров Лаборатории № 2 или, как ее переименовали к тому времени, Лаборатории Измерительных Приборов Академии наук, ЛИПАНа. Не имея точного адреса, я ехал так, как мне объяснили. Добравшись на метро до станции «Сокол», надо пересесть на трамвай, идущий в сторону Покровского-Стрешнева. От трамвайной остановки начинается улица с веселым названием Бодрая. Справа — парк, слева попадаются отдельные дома. Улица упирается в небольшую площадь, за которой виден высокий забор. Вдоль забора надо идти направо и в конце концов я наткнусь на одноэтажное серое здание. В нем находится отдел кадров.

Месяцев за шесть до этого я заполнил анкету, чтобы получить разрешение делать в ЛИПАНе дипломную работу. Ответ на любой из ее пунктов указывал на стерильную чистоту моей биографии. По национальности русский, я не имел ни малейшего пятнышка, которое заставило бы задуматься самого въедливого и придирчивого работника государственной безопасности. Родственников за границей нет. Никто из моих ближних не арестовывался и не подвергался репрессиям. Были, правда, когда-то родители жены моего дяди раскулачены и высланы. С тех пор прошло много времени, дядю убили бандиты, и его жена куда-то уехала. Родственные связи здесь давно прервались. Во время войны на территории, оккупированной немецкой армией, не был. Одним словом, сомнений в том, что все у меня идеально, быть не могло, и вот теперь мне предстояло попасть в одно из наиболее секретных учреждений Советского Союза.