Евгений Додолев - Девица Ноvодворская. Последняя весталка революции Страница 4

Умный человек — тот, кто никогда не выходит за рамки своей компетенции, даже если его окружают папуасы, неспособные отличить радиоприемник от гласа Господня. Глупый же позволяет себе судить о том, в чем на самом деле не разбирается, лишь потому, что слушающий имеет еще более узкое поле компетенции. От повальной тупости спасает только то, что многие люди от рождения наделены рецептором постижения, то есть механизмом, который дает возможность почувствовать, где звучит глупость, а где рассуждение, заслуживающее внимание.

Короче, при первой же встрече Баба_Лера™ произвела на меня впечатление не оч умной, но крайне экстравагантной дамы, умеющей образно + ярко излагать тезисы, пусть и абсурдные, однако тотально провокационные. Мы с ней проговорили финансовые условия нашего сотрудничества, я заверил «рэволюционэрку», что ее тексты править будет только корректура и у нее будет тот же карт-бланш, что у Лимонова и прочих колумнистов «Нового Взгляда». Ну а Ванденко я поблагодарил за столь уместный (как мне тогда показалось) рекрутинг и попросил записать беседу с Бабой_Лерой™ для следующего номера, которую, собственно, и предлагаю прочитать тут же.

«Я диссидент в четвертом поколении»

Раньше, когда «Взгляд» выходил не как сейчас, от случая к случаю, а каждую пятницу, она появлялась на экранах с регулярностью телезвезды. Мелькала на пару секунд во взглядовской заставке где-то между ораторствующим на трибуне Михаилом Горбачевым и поднимающим руку в характерном жесте Сергеем Алексеевым. Пара секунд — но ее лицо наверняка запомнили многие, хотя могли не знать по имени. Ибо то, что она делала, было непривычно и в 89-м, и в 90-м: на Пушкинской площади в окружении соратников и на глазах у изумленных граждан она рвала в клочья портрет Вождя. Вспомнили? Да, это она — Валерия НОВОДВОРСКАЯ, бесспорный лидер Демократического Союза, впрочем, запрещающая называть себя таковой и требующая, чтобы к ней обращались как к рядовому члену ДС, «поскольку в нашей организации нет руководителей».

…Жилище пламенной революционерки даже отдаленно не содержало намека на романтику. Хрущоба как хрущоба — пятиэтажка конца 60-х на задворках Рижского вокзала. Подъезд с выкрученными лампочками и специфическим запахом. Двухкомнатная малогабаритка, из тех, которые в обменных объявлениях просят не предлагать.

На звонок дверь мне открыли не сразу.

— Ну что же вы не называетесь? — с ноткой недовольства проговорила Валерия Ильинична. — Мало ли кто может ходить? Надо было пароль сказать.

— Вы же мне его не называли.

— Чебурашка!

В тесном коридорчике двоим не развернуться. В комнатке-пенале, служащей одновременно и кабинетом, и спальней, почти все жизненное пространство занято книгами. Они и в шкафу, и на письменном столе, и у изголовья тахты, застеленной ярким покрывалом. На постель усаживается хозяйка, приглашая меня располагаться рядом. За стеной громко вещает Гурнов. «Вести» смотрит бабушка Валерии Ильиничны. Мамы дома нет, она на дежурстве, будет поздно. Разговору ничто не мешает…

— Валерия Ильинична, бунтарство — это, надо понимать, у вас потомственное?

— По-видимому, мои гены совершенно полярны советской действительности, с ней не уживаются. Русское дворянство — конечно, не то, которое сейчас вошло в некий клуб и первым делом зарегистрировалось в органах советской власти, а потом стало отбирать себе состав по наличию или отсутствию определенных политических убеждений, — так вот, то природное, дооктябрьское русское дворянство, безусловно, в массе своей очень негативно настроено ко всему, что произошло в этой стране после 17-го года. А поскольку мое происхождение именно таково и у меня не было ни люмпенов, ни голодных и рабов, ни будущих совков, а были в самом худшем случае крупные предприниматели по отцовской линии, а по материнской — достаточно древнее столбовое дворянство, то, естественно, можно считать, что уже по классовым соображениям мира у меня с этой государственной властью быть не могло.

— Вам это досталось по наследству, но что заставило вашего прадеда благородных кровей податься в социал-демократы, основывать подпольную типографию?

— Совершенно нормальное занятие для дворянина. Просветительская работа. Только приличные люди имеют право заниматься революционной деятельностью. Потому что они занимаются ею на уровне Джеферсона и Медисона. Если бы в это дело не вмешался охлос, я думаю, что у нас сейчас была бы неслыханная форма демократии, но, к сожалению, нашлись вульгарные люди, типа Владимира Ильича Ленина и его команды, которые считали идеи охлоса очень передовыми…

А так мой прадед выбрал вполне естественный путь. Типография, самиздат — это дело святое. Пойти за это в острог было очень почетно. И здесь мне стыдиться нечего, мой дед родился в Тобольском остроге, где отбывали срок оба его родителя-революционера. Можно считать, что я пытаюсь расхлебать то, куда положили кирпичик мои предки.

— Но не получается, что вы сегодня ведете борьбу с тем, к чему стремились они? Ваши дед с бабкой ведь сидели при царизме, мечтая о социалистическом, демократическом обществе. Вы же это самое социалистическое общество зовете разрушать.

— Совсем не это самое! Есть единое революционное пространство, пронизывающее века и режимы. Люди благомыслящие, люди интеллигентные во все времена боролись с деспотизмом, с эксцессами, с нереспубликанской формой власти. Они всегда борются за демократию — и при ней, и до нее, и после нее. Так что мой дед, который вступил в противоборство с недемократическим режимом дооктябрьского периода, совершенно не оказывается со мной в конфронтации, а, напротив, стоит в едином строю, поскольку и я борюсь с режимом, только присвоившим себе название демократии, не имея на то никаких сколь-нибудь веских оснований. Режимом, который, заметьте, благополучно пережил и август 91-го…

— Если не возражаете, о вашей оценке сегодняшнего состояния нашего общества мы поговорим чуть позже, а пока давайте обратимся к такому факту: 15-летняя комсомолка Лера Новодворская просит отправить ее во Вьетнам, чтобы с оружием в руках сражаться против американских агрессоров. «Уходили добровольцы на гражданскую войну…» Смотрится прямо-таки идиллически, только, по-моему, слабо вяжется с образом непримиримого борца с тоталитаризмом.

— Вы так полагаете? Вам хотелось бы, чтобы я, начиная с детского садика, устраивала заговоры? Если человек законопослушен до восемнадцати лет, это не может быть вменено ему в заслугу, равно как и в вину. Что касается Вьетнама, то любовь или ненависть к собственному государству были здесь абсолютно ни при чем. Просто во мне проснулся вечный комплекс Дон Кихота — желание защищать обиженных. Разумеется, добровольцев моего типа, да еще пятнадцатилетних, туда не брали, там нужны были нормальные мальчики афганского образца, которые готовы выполнить любой приказ. Я же в принципе не способна подчиняться приказам.