Кирилл Басин - Мятежный батальон Страница 4

СОЛДАТСКИЕ БУДНИ

В шесть часов утра в казарме гулко раздалось:

— Встава-а-ай!

Не успев досмотреть сны, гвардейцы вскакивали с жестких коек, протирали глаза и поспешно одевались. Унтер-офицеры поторапливали, с утра пробуя свои голоса:

— Живо-живо!

— Не копаться! В гвардии служите!

Кто не слышал побудки, с того дежурный по роте сдергивал одеяло и оглушал:

— Вста-а-ать! Что тебе, уши заложило?

Солдат подскакивал как очумелый.

Притоптывая, мы торопливо натягивали сапоги, потом «доили» огромные медные умывальники, отфыркивались под струями холодной воды и окончательно приходили в себя.

После завтрака — чая с черным хлебом — старослужащие уходили в различные наряды, караулы, на работы. У нас, молодых, начинались занятия. То в одном, то в другом конце широкого коридора звучали разноголосые команды:

— Р-р-ряды сдвой!

— Пр-равое плечо вперед, марш!

— Тверже ногу!

— Ать-два, ать-два, ать-два…

Новички старательно грохали тяжеленными сапогами по полу. Он прогибался и трещал.

Из первого взвода доносилось:

— К но-ге! На пле-е-чо!

Там разучивали артикулы с винтовкой.

В полдень шли в столовую есть щи и кашу. Потом на час казарма замирала — отдыхали. После «мертвого часа» опять шли на строевую подготовку. Затем упражнялись в словесности. Это было самое нудное: в наши головы вколачивалась история полка, начиная с петровских времен. Мы заучивали наизусть состав царской семьи. Каждый должен был уметь отвечать без запинки на вопрос: «Кто твое непосредственное начальство?» Отвечать полностью, с соблюдением субординации.

Были занятия и «по политике». Нам давали представление о «врагах внешних и внутренних». Разъяснив суть вопроса, унтер-офицер интересовался, кто как его понял. Чаще всего он подходил к рядовому Прокофию Малыку. Тот был уроженцем Харьковской губернии, совершенно неграмотный и плохо говорил по-русски. Он не всегда сразу понимал, что от него хотят. А унтер был рад случаю покуражиться над парнем:

— Ну, что шары выкатил? Я тебе сказал: внутренние враги есть студенты-бунтовщики.

— Так точно. Внутренние враги есть скубенты-будочники.

— Не скубенты, а студенты. Не будочники, а бунтовщики.

Малык не мог правильно выговорить слово «бунтовщики». Унтер сердился:

— Дубовая твоя голова! Что должен сделать солдат, когда узнает о бунтовщиках?

— Доложить.

— Кому?

— Отделенному або господину взводному.

— Так. А как ты будешь действовать в случае смуты?

— По тревоге бежать…

— Куда?

— К бун-тов-щи-кам, — с трудом, но на этот раз правильно выговорил Прокофий.

— Дурак! Слушай. Все слушайте. Если возникнет опасность для государства Российского и его величества государя императора и членов его императорского величества семьи, солдат-преображенец обязан немедленно, по команде своего начальства в полном боевом снаряжении выступить на их защиту.

Для унтер-офицеров Малык стал чем-то вроде козла отпущения. Они часто потешались над ним, а порой просто издевались.

Однажды Малыка заставили сунуть голову в холодный камин и кричать в дымоход: «Городовой, служба не везет! Помоги!»

Койка Малыка была рядом с моей. Как-то после команды на сон Прокофий долго лежал, уткнувшись в подушку, а потом повернулся ко мне и шепотом спросил:

— Не спишь? Скажи, почему они надо мной измываются?

Что я мог ему ответить на это? Посоветовал стараться, не давать повода для насмешек. Начал обучать его грамоте.

Унтеры цеплялись не к одному Малыку. Грубое обращение с солдатами, оскорбление их человеческого достоинства было делом обычным. Помню, как кто-то из унтеров вдруг вздумал проверить у нас чистоту портянок. Он скомандовал:

— Садись на пол, снимай сапоги!

У Мельникова портянки оказались в пятнах от мази, проникшей через кожу сапог. Унтер-офицер распорядился:

— Садись на прыжки, бери свои тряпки в зубы и — шагом марш!

Мельников выполнил приказание. «Гусиным» шагом он прошел длинный коридор из конца в конец. Некоторые из наблюдавших эту картину смеялись. Но большинство угрюмо молчали.

Первогодков в полку оскорбительно называли «серыми». Вечерами, когда выдавались свободные минуты, мы часто собирались отдельно от старослужащих и сетовали на свою долю, пели грустные песни.

Три месяца нас усиленно обучали строевым приемам и словесности. В марте устроили смотр-экзамен. После этого определили, кого куда. Меня назначили писарем 2-й роты.

Канцелярия размещалась тут же в казарме, за аркой. Два стола, книжный шкаф, несколько стульев — вот и вся ее обстановка. В мои обязанности входило вести всю переписку, составлять заявки и отчетные ведомости, связанные с обеспечением подразделения провиантом, вещевым и денежным довольствием, выдавать по распоряжению офицеров увольнительные и отпускные удостоверения, писать под диктовку доклады, рапорты.

Писарь пользовался некоторыми привилегиями. Он мог не вставать утром вместе со всеми по сигналу побудки, с ведома фельдфебеля отлучаться из казармы. Но в летних лагерях обязан был ходить на строевые занятия, стрельбы, участвовать в маневрах.

В моем ведении находилась небольшая ротная библиотека, состоявшая из книг и брошюр патриотического содержания. Имелись в ней также и некоторые произведения классиков русской литературы.

В силу своего нового положения мне приходилось теперь часто бывать вместе с командиром — капитаном Мансуровым. Это дало возможность получше узнать его. Он являлся крупным помещиком. Корни родословной Мансуровых уходили к татарские князьям. Отец капитана был членом Государственного совета. Весной 1906 года при открытии Первой Государственной Думы он удостоился высшей чести: стоял у царского трона и держал в руках символические регалии самодержца — скипетр и державу.

По своим политическим убеждениям молодой Мансуров был до мозга костей монархистом, он всеми фибрами души ненавидел революционеров.

— Это психически ненормальные люди, — говорил он о них.

По характеру капитан был выдержанным и довольно культурным офицером. Очень хорошо разбирался в психологии солдат, в их настроениях, умел завоевать симпатии подчиненных. На личные средства он приобретал для гвардейцев бытовые принадлежности, пополнял библиотеку книгами, конечно верноподданнического содержания. В беседах не навязчиво и прямолинейно, а исподволь, тактично проводил нужные ему взгляды.

Не очень высокий, сухопарый, с бросающейся в глаза лысиной, Мансуров отличался крепким здоровьем, подвижностью, был легок на ногу. На тактических занятиях он лихо водил гвардейцев в атаку и, казалось, не знал устали.