Николай Яковлев - Вашингтон Страница 4

Избранные вирджинцы видели в себе «своего рода дворянство со своими законами, хотя и неписаными, но столь же строгими и столь же четко выраженными, как любые законы, напечатанные в числе статутов государства. Потомок ППВ был рожден джентльменом; высший долг своей жизни он усматривал в том, чтобы хранить как зеницу ока сие великое наследие. Его честь должна была оставаться незапятнанной. Честь стояла на первом месте, и в законах джентльмена было с точностью сформулировано, что она собой представляет и какими особыми чертами отличается от того понятия чести, которое признают те или иные религии и общественные законы и обычаи остальной, меньшей части земного шара, потерявшей значение после того, как были намечены священные границы штата Вирджиния».

И если был пример, достойный подражания для чопорных вирджинцев, то только Рим времен расцвета республики. До классической древности руки у вирджинцев никогда бы не дошли, если бы не практические нужды. Юриспруденция и медицина требовали знания латыни. Служители культа — англиканского, католического, лютеранского или кальвинистского — все они были обязаны хотя бы поверхностно знать древнегреческий и древнееврейский языки. А чтобы христианская религия выжила в Новом Свете, нужно было готовить ее служителей на местах, не говоря уже о новом пополнении юристов и медиков.

В школах и колледжах юным американцам крепко вбивали классических авторов вместе с языками, на которых они писали. Эти дисциплины доминировали во всех девяти колониальных колледжах. Зубрили до одури Цицерона, Теренция, Вергилия, Горация, Ливия и Тацита по-латыни, корпели, разбирая речи и трактаты Демосфена, Аристотеля и Геродота. Подвигами юности гордились до самой смерти. Один из представителей богатейшей вирджинской семьи, Г. Ли, распорядился выбить на своем памятнике: «Он был весьма искусен в греческом и латинском языках...»

Со временем классическое образование расширило интеллектуальные горизонты тех, кому было суждено возглавить Американскую революцию. Они серьезно толковали о древнегреческой концепции чести и древнеримском идеале добродетели. Как консерваторы, так и радикалы черпали вдохновение из одного и того же источника — Аристотеля — и иных цитировали в доказательство верховенства закона бога и природы над человеческими установлениями.

При ссылках на античных классиков чисто материальные интересы приобретали весьма возвышенное, благородное звучание. Было нетрудно убедить других, а главное, себя, что колонии выполняют некую миссию на девственном континенте.

Излюбленной темой бесед плантаторов были земли — источник их существования и богатств. Где и как приумножить их для себя, для детей и внуков? Взоры, естественно, устремлялись на запад, грандиозные планы приобретения или захвата земель порождались не столько испорченностью человеческой натуры — обвинить всех вирджинцев в этом было бы слишком, — а коренились в суровой повседневности их жизни. Плантационная система, основанная на монокультуре, требовала беспрерывного расширения возделываемых земель. Табак был не только очень капризен, но и быстро истощал почву. Когда участок переставал приносить доход, плантатор бросал его и принимался за следующий. К середине XVIII столетия, однако, становилось все труднее и труднее изыскивать свободные земли в пределах освоенной территории. Следовательно, выход один — вперед, на Запад!

Дальний Запад манил поколения вирджинцев. Легенды о кратчайшем пути к Индийскому морю угасали с трудом. Поколение отца Джорджа Вашингтона, вероятно, с сокрушенными сердцами рассталось с мечтой, но только чтобы возобновить с величайшей энергией претензии на западные земли. Но что лежало там? Точно никто не знал. «Наша страна, — восклицал У. Бирд, — заселяется вот уже свыше ста тридцати лет, но до сих пор мы едва ли знаем что-нибудь об Аппалачских горах, которые нигде не отстоят от океана далее двухсот пятидесяти миль». Незнание только разжигало аппетиты. В 1750 году некий вирджинский лидер напомнил торговой палате Англии, что претензии колонии на запад охватывают территорию вплоть до «Южного моря» (Тихий океан), включая Калифорнию.

Быть может, почтенный (коль скоро он состоял в переписке с торговой палатой в Лондоне) вирджинец представлял себе, где Калифорния. Юный Джордж Вашингтон определенно не знал; за несколько лет до этого он написал в школьной тетрадке: «главные острова» Северной Америки суть «Колофорния», Гренландия, Исландия, «Барбадос и остальные острова в Карибском море».

Если об отдаленных территориях представления были туманными, а мнения расходились, то каждый вирджинец знал, чем нужно завладеть немедленно. По соглашениям о индейскими племенами западная граница колонии проходила по хребту Блю-Ридж, что было зафиксировано в договоре, подписанном в Олбани в 1722 году. Но уже в 1744 году по Ланкастерскому договору Вирджинии и Мэриленда с конфедерацией ирокезских племен граница отодвинулась к Аллеганским горам. Для заселения открывалась плодородная долина Шенанда, куда хлынул поток поселенцев из Вирджинии.

За смехотворную цену 400 фунтов стерлингов плюс расходы на дрянное виски, которым накачали до полусмерти ирокезских ходоков при заключении Ланкастерского договора, вирджинцы приобрели давно вожделенные земли, а также крупнейшие неприятности — в самой ближайшей перспективе столкновение с французами. Провинциальная, безмятежно дремавшая под ласковым солнцем, клевавшая по зернышку Вирджиния становилась одним из плацдармов в глобальном конфликте могущественных империй Англии и Франции.

Пока английские поселенцы неторопливо осваивали восточное побережье Америки, учредив 13 колоний, под корень истребляли индейцев, расчищали и возделывали поля, налаживали торговлю и зачатки промышленности, на Североамериканском континенте быстро строилась французская колониальная империя. Она возводилась по иным планам и другими методами. Когда в английских колониях население насчитывалось уже десятками тысяч человек, французов были считанные сотни. Однако все они находились под централизованным руководством, подчиненные одной цели — положить к ногам христианнейшего монарха Новую Францию. Построив опорные пункты на реке Святого Лаврентия, французы быстро прошли к Великим озерам, отыскали истоки рек, впадающих в Миссисипи, спустились по великому водному пути и уже в конце XVII века укрепились в устье Миссисипи, на берегу Мексиканского залива. Обширный бассейн Миссисипи французы назвали Луизианой в честь обожаемого Людовика XIV.

Бесстрашные французские путешественники и миссионеры смело углублялись в дикие чащобы. Они желанными гостями входили в индейские вигвамы. Индейцы были равнодушны к рассказам о боге белых людей, бесстрастно пропуская мимо ушей пламенные речи миссионеров, но ценили товары, которые французы обменивали на меха, особенно оружие. А торговлей мехами, в сущности, и ограничивались экономические цели французского проникновения. Индейские вожди могли легко сделать выбор: англичане захватывали земли, истребляя всех, кто стоял на их пути. Французы, хотя и строившие из бревен блокгаузы и форты в стратегических пунктах, в основном оставляли индейцев в покое. Печальный опыт многих десятилетий войн с белыми людьми показал индейцам, что пришельцев изгнать нельзя. Приходилось искать наименьшее зло — посиживая у костров и покуривая трубки, старейшины индейских племен нашли, что французы ближе им, чем англичане.