Ваник Сантрян - Господа, это я! Страница 4

Погоди, Камо, зачем так спешишь? Не забегай вперед. Ты сейчас не в Петербурге, а в Баку, в доме по Великокняжеской улице, под замком, и ждешь прихода хозяйки дома.

Наконец в замке щелкнул ключ, и в коридоре зажглись свечи, высветив два женских силуэта. Камо лениво вытянулся на тахте, будто все это время беспечно пролежал тут.

— Где вы пропадали?

— Думаешь, так легко найти костюм на глазок, да еще среди ночи? — сказала Фаро. — Все в порядке, не беспокойся. Вот, держи, это то, что тебе нужно. По-моему, наряд Серго Мартикяна будет тебе впору. Если где и не так будет сидеть, не беда. В конце концов, не сватаешься же ты и не женишься.

— Гм! — хмыкнул Камо, разглядывая костюм. — Дело в том, что, возможно, я и женюсь, ну, скажем, на тебе, и мы с тобой отправимся в Ростов, в вагоне первого класса, как и надлежит нефтепромышленнику с супругой. Такая у меня идея.

— Ну да, идей у тебя хоть отбавляй! А пока бери вот шляпу, сорочку и галстук. И сматывай отсюда удочки, ступай вот по этому адресу. В Баку ты не пропадешь. Не забудь сказать: «Я к Елене Георгиевне с добрыми вестями от ее брата».

— Ясно. Спасибо, — насвистывая, Камо прихорашивался перед зеркалом. — А ничего, смотрится. Брюки чуточку великоваты, но ничего, потуже затяну ремень.

Пока Камо радостно, то по-армянски, то по-русски расхваливал свою обновку, хозяева лудильной мастерской стелили ему постель. Если даже к ним пожалует участковый полицейский, то вряд ли догадается, что за иконой Богородицы находится еще одна дверь. За дверью тесная узкая комнатенка с выходом во двор. По обе стороны иконы Серго и Сато поставили две статуэтки святых.

Раздался стук в дверь. Они осторожно открыли ее и, узнав, что гость пришел с добрыми вестями от брата Елены Георгиевны, впустили его.

— Здрастье.

— Здрастье. Будем знакомы, это моя жена, Сато, Фаро вас успела накормить? А то прошу, без стеснения.

— Ради бога, не беспокойтесь. Об одном только прошу: я устал как грузчик. Мне бы поспать где-нибудь до утра. Ужас, как устал.

Серго Мартикян сдвинул щеколду-невидимку, отодвинул икону Богородицы, приспособленную вместо двери, и в проеме мелькнул слабый свет, падающий из крохотного окошка, примыкающего почти к потолку. В комнатенке, на никелированной кровати была постлана мягкая постель, рядом стоял стул.

Мартикян вставил ключ в замок другой двери:

— За этой дверью наш двор, оттуда ты сможешь выйти на улицу. Что ж, располагайся. Доброй тебе ночи!

…Прошел день, второй, третий. Отъезд в Тифлис затягивался. Фаро как в воду канула. Камо нервничал, от долгого лежания побаливали ребра, спина затекла, и, чтобы размяться, он время от времени выходил во двор, делал упражнения. Но на улицу — ни шагу.

…Фаро, Фаро! Сколько она ради него набегалась, раздобыла еще один костюм — как по нему сшитый. Сорочку, галстук, широкополую шляпу подарил доктор Георгенбурген, сочувствующий большевикам, член общества Красного Креста. Его жена была дочерью богачей Цейтлинов, у нее в Париже проживали богатые родственники, как раз в те дни приславшие ей посылку. Фаро пришлось несколько раз проделать путь от Великокняжеской до Большой Морской, пока доктор, проживающий в доме своего тестя, выделил Камо обновки, из посылки.

— Костюм — немецкий, — сказала Фаро. — Его дал Тигран Исаханян, ты его не знаешь, он друг детства Богдана. Костюм он купил в Берлине и даже не успел его поносить. Признайся, ты хоть раз в жизни наряжался с таким шиком за чужой счет? Из четверти миллиона ты ведь не потратил на себя и копейки. Я-то тебя знаю. Костюм немецкий, сорочка и галстук — французские. Любой бы наверняка подумал, что ты собираешься в Париж или в Берлин.

— Париж, Берлин… Как бы хотелось уехать на край света, подальше от всех и вся! Забыться хочу, но, увы, я над собой не властен, — с грустью сказал Камо и сразу же оживился. — Сегодня уже пятница, не пора ли тебе принарядиться, жениху под стать? Жених и невеста никак. Едем в Париж! Видела б меня моя мать…

— Завтра выпрошу что-нибудь у подруг.

…Было последнее августовское воскресенье. На железнодорожном вокзале необычной выглядела только нарядная красивая парочка. Носильщики наверняка знают, кто они. И полицейский офицер подошел к ним с расспросами.

— В Париж едут, медовый месяц у них. Он доктор, сын нефтепромышленника, — доложил носильщик.

Полицейский был не из дотошных чинуш, не то поподробнее бы расспросил и выяснил, что носильщик не все верно сказал. Во-первых, «медовый месяц» тут ни при чем. Это были «брат и сестра»: Неси Марковна Цейтлина уезжала в Париж в сопровождении брата Георга Марковича Цейтлина.

Заметив изысканно разодетую семью, офицер взял под козырек.

— Пардон, мсье, — и протянул руку к чемодану. — Силь ву пле, мадемуазель!

— Благодарю.

Как только пара скрылась в купе, офицер заворчал: «И чего я тут любезничаю?» И нащупал в кармане фотографию, размноженную в полицейском участке и выданную ему сегодня. Изображенный на фотографии молодой человек на Эриванской площади в Тифлисе средь бела дня ограбил карету, направляющуюся с денежной почтой в государственный банк, и прямо из-под носа вооруженных казаков похитил четверть миллиона рублей. «Вместо того чтобы заняться своим делом, я рассыпаюсь перед этими евреями», — снова пожурил он себя и огляделся по сторонам. Ему были подозрительны буквально все, кто в данную минуту находился на вокзале. Вне подозрений были только те «парижане».

— Затяните мне пояс потуже! Ну и придумаете же вы — завязать револьверы на спине! Если они мне понадобятся, придется шарить под рубашкой. Понимаю: конспирация, и я ценю ваш конспиративный талант. Обвязали, все уже? Разрешаете одеться?

— Разрешаю, сумасшедший.

— Благодарю, — и атлетического сложения кавказец обнял и поднял в воздух седовласую женщину. — Вот так и доставлю вас в Тифлис, на берег Куры, и наловлю вам рыбы.

— Ой, Камо, спусти меня, спусти, слышишь! — говорила мать Надежды Константиновны. — Надя, скажи ему!

Крупская сидела в кресле и беседовала с Верой Рудольфовной Менжинской[5]!

— Надежда Константиновна, — прервал их беседу Камо, — ну как такую женщину не любить? Одно загляденье, как я приоделся, а она говорит: волосы не так причесаны, плохо побрился, сорочка плохо выглажена. Ну прямо как тифлисский полицмейстер! Здравствуйте, Вера Рудольфовна. Мне пора уходить, а Владимира Ильича что-то не видно. Где он? Пойду попрощаюсь.

— Он в саду, пишет, — сказала Крупская. — Сейчас посмотрю, не сильно ли он занят?

— Нет, нет, я совершенно свободен, — раздался голос Владимира Ильича. — Сейчас поднимусь к вам.