В Кондауров - Взлетная полоса длиною в жизнь Страница 4

Собираясь садиться в планер, мы заметили, что со стороны города надвигается гроза.

- Придётся отставить, - заявил Васечкин. - Слишком опасно.

- Но я ведь завтра уезжаю, да и она ещё далеко, мы как раз успеем, упрашивал я, наперекор тому, что с запада отчётливо надвигался сплошной, по всему горизонту, грозовой вал и очередной раз уговорив своего Учителя, мы стали готовиться к взлёту.

- Полетели, полетели, только я из-за тебя в тюрьму сяду, - ворчал он, пристёгиваясь ремнями.

Когда "Геркулес" забросил нас на высоту, я оглянулся и глазам своим не поверил - гроза стремительно надвигалась на горы, закрыв уже полнеба. Шквалистый ветер обрушился на предместье аэродрома, поднимая пыль и пригибая деревья к земле.

- Срочно на посадку! - послышался встревоженный голос инструктора.

Но планер вдруг начал набирать высоту со всё большей вертикальной скоростью, не реагируя ни на глубокое скольжение, ни на ручку управления, полностью отданную вперёд, до приборной доски. Стрелка высотомера, в считанные секунды перемещаясь по кругу, показывала всё новые и новые сотни метров: 1000... 1500...2000 м.

- Старый дурак, - спокойно произнёс сзади Учитель, - я думал, что из-за тебя я в тюрьму сяду, но, видно, не суждено. Ты хоть понимаешь, что сейчас от планера одни щепки полетят? И действительно, небесная стихия трепала и швыряла нас, как перышко. Вдруг вспомнился "Ночной полёт" А.Сент-Экзюпери - такое же чувство полнейшей беспомощности. Стало тоскливо. Где-то отдалённо, на втором плане, в голове "сидела" беспокойная мысль: "А как же я теперь поеду в училище?". Видимо Учитель в своей жизни сделал немало добрых дел, а я не успел ещё сильно нагрешить, потому что ситуация неожиданно изменилась на противоположную - мы начали падать вниз. Обрадовавшись этому, сосредоточили своё внимание только на одном - удержать летательный аппарат в нормальном положении. Однако радость продолжалась недолго. Вертикальная скорость достигла 30 м/сек. "Прошли" высоту 1000 м. Невольно я начал подтягивать ручку на себя. Казалось, нисходящий вихрь не кончится до самой земли. Высота "таяла" на глазах: 500... 300... 200 м.

- Да... - услышал я невесёлый голос Васечкина. - От одной ушли, а к другой приехали.

Наше падение прекратилось, когда до земли оставалось "рукой подать". Через несколько секунд мы сидели на вспаханном поле. После всего пережитого, словно опустошённые внутри, долго молчали, не открывая фонарь. Я даже не слышал, как ливневый дождь барабанил по обшивке планера. И тут Учитель позвал меня:

- Сынок!

- Слушаю!

- Поезжай с богом, учись на истребителя, но запомни, что в авиации везёт не всем и не так часто, как хотелось бы.

III

В процессе своей профессиональной деятельности я не раз замечал со стороны отдельных товарищей некоторое чувство превосходства по отношению к работникам "малой авиации". Да и у меня где-то внутри стало появляться нечто подобное, пока однажды не приехал в очередной отпуск к родителям и не помчался, как обычно, на планеродром. Там, у ворот, встретил я своего Учителя. Здесь он работал - сторожем. В то время я ещё не в полной мере познал всю нашу жизнь, и было очень обидно видеть его в этом "звании".

- Не смог я, Вовочка, работать в конторе. Сердце у меня там пошаливает, будто воздуха не хватает. А здесь третья часть жизни моей, и всё сделано вот этими руками. Я смотрел на руки пилота, выглядевшие как руки простого рабочего, не знавшими отдыха.

Планеристы летали на современных белоснежных "Бланиках", буксируясь за жёлтеньким, лёгким, как стрекоза, самолётом "Вильга" польского производства, сменившим известный Як-12. Молодые планеристы-первогодки лишь по рассказам бывалых слыхали об "амортизаторных" полётах.

Напросившись "на работу" и слетав с новым начальником на новом (для меня) агрегате, я получил соответствующий допуск и занялся буксировкой. Честно говоря, делал это не просто из желания полетать, но и потому ещё, что "положил глаз" на только что прибывший пластиковый "Янтарь-стандарт", красовавшийся на зелёном поле. Таскал я планера и по кругу, и в зону. Как-то раз начальник предложил мне слетать с ним за планеристом, оказавшимся на запасной площадке в горах. Я без слов сел справа, и мы взлетели. Площадка оказалась на высоте трёхсот метров, и была с трёх сторон закрыта горами, а с одной оканчивалась обрывом до самой долины. На противоположном её краю одиноко, опёршись на крыло, стоял планер.

"И как это его угораздило?", - с осуждением подумал я о молодом планеристе. Сели. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять - буксировка не только опасна, но просто невозможна. Короткое каменистое плато слегка поднималось в сторону обрыва. Когда подцепили планер и натянули трос, обрыв оказался совсем рядом. Я молчу и стараюсь понять, есть ли во всём этом здравый смысл, или это чистая авантюра. Мелькнула мысль; "Если свалимся вниз, никакой парашют уже не поможет". Начали разбег, скорость растёт медленно, явно не успеваем набрать скорость отрыва. Выбегаем на край площадки. Всё! Я глянул на пилота с желанием крикнуть: "Ну что, добегались? ". В этот момент он быстро отклоняет ручку управления закрылками в посадочное положение. Самолёт, больше от "удивления", чем от действия аэродинамических сил, на какой-то момент замирает в воздухе, а затем, опуская нос, не летит, а падает вниз, набирая скорость. На высоте 50-70 м выходим в горизонтальный полёт с планером на хвосте. Я перевёл дух и, не выдержав, крикнул:

- Это - цирк, а не полёты! Ответ услышал после того, как произвели посадку на аэродроме:

- Не удивляйтесь, мы привыкли. Не бросать же планер. Его оттуда никакими средствами, кроме этого, не заберёшь. Вот, например, у этой "Вильги" тормоза на колёсах не пригодны для полётов в условиях нашей зимы. Так что теперь, не летать? Мы тут подумали, кое-что доработали, и нормально - летаем и зимой.

Сколько же таких прекрасных лётчиков ДОСААФ, преданных своему делу, помогали молодым приобрести Крылья не только в небе, но и в жизни.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ИСПЫТАНИЯ НА ВОЛЖСКИХ БЕРЕГАХ

I

Через полтора месяца, после прохождения обязательной в таких случаях врачебно-лётной комиссии и подписания приказа Главнокомандующего о назначении, я прибыл на новую службу, получив за это время звание "старший лейтенант".

Войдя в лётную комнату, где располагался лётный состав, я увидел вокруг длинного стола большую группу военных, шумными возгласами и энергичными жестами сопровождавших игру двух шахматистов. Это были болельщики, которые спорили и обсуждали очередной ход не только друг с другом, но и с самими игроками, нередко сами передвигая фигуры на доске. Игрок же или утверждал ход молчаливым кивком головы, или возвращал фигуру на место, сопровождая это действие какой-нибудь риторической фразой, например: "Этот ход не достоин моего партнёра". Это была самая настоящая коллективная игра. Когда меня представили, все взоры обратились на короткое время ко мне больше с удивлением, чем с любопытством. Вопросов не задали, игра возобновилась, и я, присев на край дивана, огляделся. Вокруг были одни старшие офицеры в возрасте от тридцати до пятидесяти лет. Каждый занимался своим делом: кто-то подрёмывал в кресле, одни читали, другие играли или беседовали друг с другом. И если бы не отдельные из них, заходившие в лётной форме, можно было подумать, что сегодня полётов нет. Каждый раз, когда кто-либо из офицеров проходил мимо, я вскакивал, приветствуя стоя, как положено по Уставу. Через несколько минут стройный, высокий майор лёгкой упругой походкой подошёл ко мне и представился: