Николай Теренченко - Мы были суворовцами Страница 4

Для нашего училища было предоставлено помещение по ул. Подтелкова, No 53/56.

1-го сентября 1943 года Новочеркасский горком партии и горисполком приняли постановление о немедленном ремонте помещения под Суворовское училище по ул. Подтелкова, предоставив во временное пользование здание Мелиоративного института по ул. Пушкинской, No 101 ...

В конце сентября на должность начальника НчСВУ прибыл гвардии генерал-майор Климентьев Василий Григорьевич, недавний командир дивизии.

14 ноября в училище прибыли первые шесть воспитанников:

Федоренко Н., Скрипников А., Глушко Георгий, Шамшура Иван, Шестаков Г. и Шестаков В. (однофамильцы).

С 14-го по 29 ноября в училище прибыло 626 мальчиков, из которых было зачислено в училище 507 человек. Время сказало им: "Ребята, отныне вы не просто мальчишки, а суворовцы- будущие офицеры!"

Попробуй в наше время проделать эту работу за 80 дней и ночей! Уверен, ничего не получилось бы. В условиях нашей нынешней действительности, НЕОБЯЗАТЕЛЬНОСТИ выполнения не только данного слова или обязательства, но даже игнорирования республиканских постановлений правительства найдутся тысячи причин, из-за которых подобная работа была бы обречена на полный провал.

Вспоминая этот факт из исторического прошлого нашего Отечества, я всегда мысленно снимаю шляпу и низко, поясно кланяюсь тем безызвестным людям строителям и швеям, учителям и военным, советским и партийным работникам тыла, проделавшим за 80 дней поистине фантастическую по нынешним временам работу, чтобы какая-то малая часть обездоленных детей страны Советов сумела спокойно жить и учиться в нормальных условиях тогдашнего сурового и трагического военного времени.

4. Наши отцы и командиры

А прием в суворовцы произошел уж больно буднично и прозаично.

Часть нас, мальчиков, прошедших карантин, одетых кто во что, с трудом построили в колонну трое офицеров и повели в городскую баню, где остригли "под Котовского" и отмыли с мылом. Многие из нас, малышей, чего греха таить, забыли, что такое мыло. Там же, в бане, нас переодели в новенькую суворовскую форму. Для многих те минуты переодевания были настоящим счастьем: ну-ка, после наших штопанных-перештопанных лохмотьев да надеть новенькое нижнее белье, а поверх него свежо пахнующую черную суконную гимнастерку и такие же брюки навыпуск с красными лампасами, шинель, черную шапку-ушанку с настоящей красной звездочкой, подпоясаться солдатским ремнем с красивой, блестящей бляхой!

Для большинства же ребят это переодевание было настоящей бедой. Как было не огорчаться, не отчаиваться Боре Кандыбе, коли брючки самого малого размера были длиннее его самого! Как не заливаться горькими слезами Саше Дудникову, когда, надев гимнастерку, он обнаружил, что она чуть ли не до самого пола! И таких "недомерков" было много. Рев, отчаянные слезы, обращенные к нашим командирам. "Товарищ командир! Мне форма велика-а-а!" - слышалось со всех сторон. Мальчишки боялись, что их заставят вновь надеть их старенькую одежонку, а этого так не хотелось! Уж больно хороша была суворовская форма!

С горем пополам экипировав своих будущих питомцев, офицеры-воспитатели вновь выстроили нас перед баней в колонну по четыре. Это был уже, хоть и с большой натяжкой, но настоящий воинский строй.

В баню привели маленьких оборванцев, а через пару часов, как по мановению волшебной палочки, на улице уже стояла колонна маленьких воинов.

Раздалась команда старшего командира: "Колонна, шагом марш!" И мы двинулись в долгий, далекий путь - длиною в целую жизнь.

Ничего, что шла эта колонна еще не в ногу, не беда, что твой маленький братишка, идя в общем суворовском строю, отдавал воинскую честь каждому проходящему военному левой рукой. Колонну замыкали трое старших, несших на своих крепких руках самых маленьких - Бориску Кандыбу, Сашуню Дудникова и Жору Пелиха (двух будущих полковников и кандидата технических наук), запеленатых в черную суворовскую форму с алыми погонами, ибо на улице была осенняя слякоть, а ребята были вдвое меньше своей суворовской формы.

Нас привели в огромную спальню на четвертом этаже училищного корпуса, где стояли в несколько рядов кровати, аккуратно заправленные шерстяными одеялами. Окна нашей спальни во многих местах были забиты фанерой, зато в ней было чисто и уютно. На многие месяцы это помещение стало основным местом жизни, досуга и отдыха нашей младшей роты, так называемого младшего подготовительного класса пятидесяти пяти мальчишек семи-десяти лет.

Необычность обстановки и нашего положения в этой, совсем новой для всех нас жизни конечно же в первые месяцы угнетала нас. Были и уныние, и слезы, и тоска по маме и оставшимся дома младшим сестренкам и братишкам.

Вот как вспоминает первые месяцы нашего суворовского бытия "молодой, коренастый офицер" (!?) - наш любимый ротный Иван Иванович Чичигин в книге Ивана Дмитриевича Василенко "Суворовцы":

"В сущности, они в училище, так сказать, сверх плана. Приемный возраст 10 лет. Но война. Многие дети погибших (222 из 507 мальчишек были круглыми сиротами) оказались в тяжелом положении. Пришлось открыть два подготовительных отделения. Среди принятых были даже семилетки (как впоследствии оказалось, среди нас были даже шестилетки). Потребовалось 3 - 4 месяца прежде, чем малыши научились заправлять гимнастерки, зашнуровывать ботинки, затягивать ремни. Добудиться их было действительно невозможно. Только немногие поднимались сразу, остальные, услышав трубу, еще крепче закутывались в одеяло и их трудно было развернуть..."

Все верно в воспоминаниях Ивана Ивановича. Могу от семи-десятилетних его питомцев добавить лишь свое изумление: сколько мы, малыши младших классов, доставили хлопот нашим первым офицерам-воспитателям!

Люди собрали сюда из порушенного войною громадного края нас, познавших и муки голода, и холод. Что мы, дети военного времени, ели в ту пору?

В страшную зиму январско-мартовских боев 1943 года, когда Красная Армия освобождала наш маленький городишко Каменск, стоящий на берегу реки Донец, я лежал в бреду и беспамятстве от крупозного воспаления легких. Лишь горькие слезы мамы, холодные компрессы на моем горевшем огнем лбу, да отчаянные молитвы, с которыми она в голос обращалась к Господу Богу, очевидно спасли угасающий во мне огонек жизни. А когда кризис миновал и я очнулся, пришло чувство голода. Мне очень хотелось есть. Чтобы чем-то накормить меня, мама оставляла меня одного, а сама исчезала. Она возвращалась ко мне, слабому, голодному, сжавшемуся под ворохом тряпья от страха за нее и себя, возвращалась из грохочущей взрывами снарядов и воем бомб жизни и приносила еду. Однажды она принесла большой, мерзлый, дурно пахнущий кусок конины, из которого сварила суп.