Сергей Есин - Выбраные места из дневника 2001 года Страница 4

9 февраля, пятница. Вечером был в клубе “Монолит” на презентации книги Александра Потемкина “Страсти людские”. Потемкин когда-то работал в “Комсомолке”, потом стал знаменитым экономистом и крупным бизнесменом. Естественно, вовремя уехал за рубеж, потом вернулся. Человек очень богатый, по моим меркам — немыслимо богатый. Сам клуб — он находится на Большой Грузинской — это особая статья, что-то из американского кино. Кормежка, интерьер, обслуга. Интересно, что Потемкин выходец из Грузии, жена его грузинка, Манана, младшая дочь — самый молодой налогоплательщик в России. Налог на проценты от капитала. В известной мере, в зале были все богатые московские грузины, а точнее — выходцы из Абхазии. Знаменитый хирург Б-зе, певец Зураб Соткилава, с которым мы были в бюро МК и который отринул все это, как сон, Марлен Хуциев, Анатолий Гребнев, который тоже почти грузин… Но много высшего разлива и творческой интеллигенции. Со многими меня знакомил Костя Щербаков, который был доброжелателен и незлобен. Последнему я учусь всегда и у всех. Изнемогая от собственной значительности, ходил доктор наук и главный редактор “Знамени” Сережа Чупринин.

Так вот, выступление Михаила Ардова, которого я не видел со времен “Комсомолки”, мне запомнилось весьма энергичным осуждением ереси Александра Меня, объединявшего светскую литературу и богословскую. Это две разных литературы. Михаил говорил о том, что, несмотря на неприятие церковью светской литературы, в наше время тем не менее она часто ведет к Богу. И это справедливо. Михаил приводил свои примеры, у меня — свой: мы часто даже с Библией знакомились по художественной литературе. Также Михаил, это к слову пришлось, говорил об ошибке у Потемкина в описании храма Христа Спасителя: не золотые у него кресты, и на крестах нет никакого сусального золота. Я передаю выступление довольно близко к тексту. На храм жаловали 16 килограммов золота, но на куполах и крестах, может быть, более долговечный, но титановый сплав. Бюджет строительства храма был засекречен лучше, чем оборонные объекты. Собственно, я предполагал, что храм и строительство — это огромный объект для воровства. Всегда смущал меня и оттенок храмового золота на куполах, отличный от отблеска кремлевских соборов.

Теперь о книжке А. Потемкина. Все это пока с ходу, перелистывая, буду читать. В книжке есть бойкость и стремительность журналиста, энергия, но со словом и стилем значительно хуже. Мне кажется, у Потемкина есть ощущение, что можно ворваться в литературу и в одночасье стать знаменитым — раньше все у него получалось. “20.00–20.30 — Коктейль. 20.30–21.00 —Презентация книги. 21.00–23.00 — Музыкальный час, фуршет”. Но с литературой будет сложнее, хотя шашлык из осетрины был первоклассный. Надо отметить доброжелательную и спокойную обстановку без какой-либо тени национальной розни или интеллектуальной зависти. Так всегда бывает, когда все сыты.

11 февраля, воскресенье. Ездил в Дом литераторов на вечер, посвященный 60-летию Юрия Кузнецова. Зал был полный, люди знали, на что пришли. Знаковая фигура и один из лучших современных поэтов России. Возможно, и самый лучший, для меня — так самый. О нем хорошо и интересно говорили все выступающие: Мария Аввакумова, Володя Бондаренко, Николай Лисовой, Сергей Небольсин, на выступлении Владимира Личутина я немножко поспал. Хорошо, как о последнем поэте Атлантиды, говорил о Кузнецове Евгений Рейн. В этом была определенная поэтическая передержка. Но Рейн говорил своим громоподобным басом, и говорил образно. Его оценка была, пожалуй, самой высокой. Кстати, проявил полное понимание кузнецовской метафорики. Его не смутило знаменитое “я пью из черепа отца”. Рейн воспринимает это как продолжение культурной традиции поколений. После выступления Рейна все подтянулись, и даже ведущий вечер Станислав Куняев, чувствующий себя здесь хозяином, подобрался. Рейна стали немножко задирать. Потом час Юрий Кузнецов держал зал своими стихами. Он не любитель адресов, всяких во время литературного вечера попевок, все в чистом виде, так сказать, чистый поэтический продукт.

С выступлением Рейна, человека очень справедливого и наивного, произошла такая история. В пригласительном билете он обозначен не был, и его появление и выступление стали литературной сенсацией. В субботу Женя позвонил мне и сказал, что готовится вечер Кузнецова, он, Рейн, считает его выдающимся поэтом и готов бы выступить на вечере, но сам предлагаться и звонить Кузнецову не хочет. Я, естественно, сразу сообразил, что означает присутствие Рейна на вечере, и взялся договориться с Кузнецовым. Последовал маленький перезвон. Пришлось звонить даже Куняеву в Калугу. А потом я уже отзванивал Рейну и просил его, прибыв на вечер, сразу пробиваться в президиум. Толковый и честный человек.

На банкет я не пошел, подвез Аввакумову, Рейна и Людмилу Зайцеву до Союза на Комсомольском, где чествование должно было быть продолжено. Вот тут, в машине, состоялся самый интересный для меня разговор. Он как-то незаметно соскользнул на Пастернака. Женя сказал, что Пастернак был очень расчетливым человеком. Я сделал стойку, потому что только что прочел об этом у Гребнева. Но тут же про себя посетовал, что плохо знаю бытовую историю советской литературы. Женя начал говорить, как точно порою Пастернак владел ситуацией. Так, он настоял, чтобы его имя было исключено под общим письмом писателей, выражающих сочувствие Сталину по поводу внезапной смерти его жены Аллилуевой. Он предпочел написать Сталину личное письмо. Может быть, поэтому Сталин исключил в 1939 году из огромного списка писателей и деятелей культуры, поданного НКВД, две фамилии. Остальные были репрессированы. Этими двоими была Лиля Брик, о которой Маяковский писал в предсмертной записке, и Борис Пастернак. Но Пастернак уже мистическим образом был связан с Маяковским. Он счел необходимым после доклада Н. Бухарина, назвавшего его первым поэтом эпохи на первом съезде писателей, написать Сталину записку, где тонко упрекнул Бухарина, над которым уже сгущались тучи, в недостаточной компетентности: первый поэт эпохи не он, Пастернак, а Маяковский. И эту подставу Сталин, конечно, не забыл.

Мы все недостаточно знаем некоторые свидетельства, продолжил Рейн. Он читал переписку Пастернака с одной французской журналисткой незадолго до присуждения тому Нобелевской премии. “Это был по пунктам расписанный план, кому позвонить и кому написать письмо, чтобы продвинуть дело с премией”. Хотел, очень хотел.

13 февраля, вторник. Утром сложились три семинара: Вишневской, мой и Киреева — и все слушали выступление Андрея Витальевича Василевского, главного редактора “Нового мира”. основная сенсация — то, что главными “звездами сезона” Василевский считает три публикации “Нашего современника”. Это мемуары старшего Куняева, документальная повесть о Павле Васильеве Куняева Сергея и роман Проханова “Идущие в ночи”. Речь шла о внутренней энергетике: для Василевского, как, впрочем, и для литературы, очень важен стиль. У Куняева его, в первую очередь, интересует литературный быт.