Петер Энглунд - Первая мировая война в 211 эпизодах Страница 40

Вернувшись затем в парк, он увидел, что все построились и зовут его. Снова выкрикивают его имя. Конечно же он едет в Германию! Но едва он встал в строй, как заметили, что у него нет бумажной бирки на груди. И ему приказано выйти из строя. “Прощай, свобода! Прощай, дом! Я снова иду на войну!”

Пятница, и июня 1915 года

Флоренс Фармборо слышит разговоры о прорыве у Сана

Уже третья неделя в Молодиче. Почти забыто первое паническое отступление у Горлице. После тех дней в начале мая 3-я армия понесла немыслимые потери — 200 тысяч человек, из них 140 тысяч попали в плен, — но сегодня заняты прочные позиции на берегу широкой реки Сан. Наконец прибыло подкрепление. Из Ставки получен приказ: здесь и именно здесь должны быть окончательно остановлены немцы и австрийцы. Больше никаких отступлений![113] Вдоль реки идут бои, каждая из сторон где-то локально переходит в наступление[114]. Поздно вечером Флоренс впервые увидела множество пленных немцев, одетых в серое. Они брели по дороге, освещаемые лунным светом, в своих остроконечных касках, их сопровождали верховые казаки. Ширились разговоры о больших потерях врага. Это вселяло надежду.

Там, где находилась Флоренс, боев практически не велось, и это лишь подтверждало то, что кризис преодолен. Теперь оставалось время и для других занятий — постирать в реке, отпраздновать вступление Италии в войну или собственные именины. Девушка много времени бродила по тихому, зеленеющему лесу, собирала весенние цветы. За исключением случаев тифа и холеры, в госпитале стало так спокойно, что некоторые медсестры в нетерпении начали поговаривать о переходе в другое место, где можно принести больше пользы. Их начальник постарался успокоить их, намекнув на то, что госпиталь скоро переведут — может, в 8-ю армию под Лемберг, а может, и на Кавказ. (С кавказского фронта приходили обнадеживающие новости, которых так долго ждали: русские соединения начали продвигаться на юг, через османскую границу, их подстегивали известия о восстании и беспорядках на турецкой стороне.)

Сейчас три часа дня. Флоренс Фармборо сидит у входа в свою палатку, отдыхая после рабочего дня. Вокруг все спокойно. Она смотрит, как четверо несут на носилках мертвецов, чтобы похоронить их на импровизированном кладбище, на ближайшем поле. Она слышит щелкающие звуки пары аистов, которые вьют себе гнездо на соломенной крыше крестьянского дома. Человек из второй передвижной санчасти подходит к ней и вручает письмо, адресованное их врачу. Она мимоходом спрашивает, как у них дела. Человек, “сдерживая эмоции”, рассказывает, что утром на них опять сыпалась гранатная картечь и что они готовят наступление. Немцы прорвались через Сан!

Новость ошеломляет ее, она сомневается в том, что это правда. Конечно же можно расслышать грохот тяжелой артиллерии вдали, но когда она ближе к ужину недоверчиво принялась расспрашивать других, они тоже ничего не знали. Поужинав, она вернулась к своей благоухающей цветами палатке и встретила там Анну, другую сестру милосердия. И та устало подтвердила ужасную новость. Да, это правда, немцы прорвались через Сан:

Говорят, они переплывают реку, их целые толпы, и никто не может остановить их. У нас есть люди, но нет никаких средств. Во всем полку нет боеприпасов, и только отдельные артиллерийские батареи еще в состоянии стрелять.

Анна добавляет: “Наши армии будут перебиты, и мы находимся всего в одном дне пути от русской границы”. Она представляет себе оккупированную, опустошенную Россию, и этот образ сражает ее. Анна падает на постель, закрывает лицо руками и рыдает навзрыд. Флоренс пытается успокоить ее: “Аннушка, не плачь; это недостойно твоей натуры”. Анна отнимает руки от лица и мрачно смотрит на Флоренс: “Натуры! При чем здесь натура?” Слова полились неудержимым потоком: “А разве в природе Божией допустить это уничтожение? Мы теряем в этой кровавой бойне не только свою натуру, наша душа погибает!” Она продолжает плакать. Флоренс умолкает: “Я не пыталась больше ее утешить; мне нечего было ей сказать”.

Но вот получено окончательное подтверждение, в форме приказа готовиться к маршу. Они начали собираться, но внезапно прибыла большая группа раненых:

Увидев их, мы поняли, что сбылись наши худшие опасения; раненые были совершенно растерянны, на их лицах застыл страх, и он заглушал даже сильную боль, а в глазах стояло такое выражение, что вопросы были излишни.

Стемнело. Далекий пушечный грохот стих, отгремел, умолк. Артиллерийская батарея расположилась на ближайшем поле. Флоренс вместе с другими складывает палатки в ночном тумане. С дороги доносится шум. Подойдя поближе, Флоренс видит, что на дороге полным-полно всадников, казаков. Видит, как мимо пробегает крестьянский мальчик и исчезает в лесу. Она слышит крики и ругань. Казаки едут от двора к двору и забирают с собой всю живность: поросят, коров, кур; они забирают и всех мужчин, связывают их[115]. Флоренс видит, как казаки сбивают с ног молодого парня, а женщина пронзительно кричит над ним.

Потом казаки исчезают вдали со своей добычей — и живностью, и людьми. Женский плач не умолкает. И когда Флоренс и остальные из санчасти отправляются в темноту, взгромоздившись на нагруженные повозки, жалобные крики долго еще сопровождают их в пути. Стоит чудесная звездная ночь.

Пятница, 18 июня 1915 года

Рафаэль де Ногалес становится свидетелем массовой резни в Саирте

Они несколько задержались, и он был рад этому. Их взорам предстает пасторальная идиллия. На зеленых лугах мирно пасутся стада коров и буйволов, а у источника, под бирюзовым небом, отдыхают несколько одногорбых верблюдов-дромадеров. Город Саирт производит мирное впечатление: лабиринт длинных белых домов, из которого вздымались шесть узких минаретов, “словно алебастровые иглы”.

Они подъезжают поближе.

И тут взгляд Рафаэля де Ногалеса падает на холм.

С утра несколько турецких офицеров, с весьма довольным видом, откровенно поведали ему о том, что приготовления в Битлисе завершились и что все ждут только приказа о начале резни в Саирте. Следует поторопиться, если он хочет увидеть все своими глазами.

Но они не успели.

Холм высился прямо у дороги. Он весь был покрыт… чем-то. Вскоре он понял чем. Склоны холма

были покрыты тысячами полураздетых и еще истекающих кровью людских тел, они лежали кучами, сплетаясь друг с другом в последнем объятии смерти. Отцы, братья, сыновья, внуки устилали землю, сраженные пулями или ятаганами своих палачей. Из перерезанных глоток вместе с горячей кровью вытекла жизнь этих людей. Целые стаи грифов сидели на кучах трупов, выклевывали глаза умершим и умирающим, — глаза, в которых еще стояло выражение страха и невыразимой боли, — а тем временем гиены вонзали острые клыки во внутренности, еще пульсирующие жизнью.