Силуэты пушкинской эпохи - Николай Дмитриевич Александров Страница 40

В 1833 году, рассказывал Раич, «под моим председательством составилось маленькое скромное литературное общество. Члены этого общества были: М. А. Дмитриев, М. П. Погодин, В. Ф. Одоевский, Ф. И. Тютчев и некоторые другие: одни из членов постоянно, другие временно посещали общество, собиравшееся у меня вечером по четвергам. Здесь читались и обсуждались по законам эстетики, которая была в ходу, сочинения и переводы с греческого, латинского, персидского, арабского, английского, итальянского, немецкого и редко французского языка». Можно сказать, что здесь, еще до появления московского кружка любомудров, впервые робко о себе заявляла философия.

Литературного признания Раич не получил, его стихи и переводы так и остались во втором ряду русской словесности, а вот его литературно-общественная и преподавательская деятельность оставили память о себе. Он преподавал словесность в университетском Благородном пансионе — имя Раича упомянуто в пансионской тетради Лермонтова, — служил в Александровском институте и других учебных заведениях Москвы и не расставался с поприщем педагога до конца своей жизни. Доходы его были так незначительны, что их едва хватало на содержание семьи. «Не много нужно было ему, — вспоминал М. П. Погодин, — при его умеренных желаниях, хотя он жил и не без нужды. Единственное излишество, которое он себе позволил в своем приюте, — это установленная им на окне Эолова арфа, к унылым звукам которой любил он прислушиваться, когда в отворенное окно играл на ней ветер».

Е. Ф. Розен (1800–1860)

Остзейский барон Егор Федорович Розен почти не знал русского языка, когда начал служить в Елизаветградском гусарском полку. Впрочем, он был человеком серьезного образования и большой начитанности. По свидетельству Юрия Арнольда, барон «имел глубоко-основательные познания в истории, в этнографии, в науке о древностях и был знаком с философскими учениями не только древнего мира, но и более новых и новейших эпох, от Декарта и Спинозы до Канта и Фихте включительно. А что касалось начитанности его в сфере европейской литературы, <…> то она была изумительна, как и память его». Он великолепно знал древние языки, а латынью владел настолько, что мог писать на ней стихи.

«Моими первыми любимейшими поэтами, — пишет Розен в своей автобиографии, — были Вергилий и Гораций; они жили со мною на берегах Дона и Волги, когда я начал служить в гусарах».

Российская глушь, отдаленные степные деревни, где часто приходилось стоять Елизаветградскому полку, несмотря на общение эстляндского барона с почтенными латинскими авторами, оказали на него сильное влияние. Участвуя в играх деревенской молодежи, слушая старинные сказки, народные песни, Розен, по собственному выражению, «неприметным образом всей душою обжился с духом национальным. Могу сказать положительно, — прибавляет он, — что в действительной жизни моей я ничего не встречал привлекательнее русской народной жизни, как мы находим ее вдали от столбовой дороги, в природном состоянии».

В 1835 году по рекомендации В. А. Жуковского барон Розен был назначен личным секретарем наследника престола — великого князя Александра Николаевича, в 1838–1839 годы барон сопровождал великого князя в его заграничном путешествии. Однако он отказался от легкой карьеры во имя любви к литературе, в 1840 году вышел в отставку, поселился в Петербурге, где и провел последние 20 лет жизни, занимаясь чтением и сочинительством.

Он печатался в «Дамском журнале» князя Шаликова, в «Московском телеграфе» Полевого, в «Отечественных записках» Краевского; писал стихи, трагедии, поэмы, повести, критические статьи. Сочинения его не имели особенного успеха, однако сам барон Розен был весьма высокого мнения о своих произведениях, в особенности ценя в себе талант драматурга. «Он, — пишет Иван Панаев, — очень наивно говаривал нараспев и с резким немецким акцентом: „Из всего немецкого репертуара, без сомнения, самая замечательная вещь, это „Ифигения“ Гете. Ее мог бы перевести только Жуковский и то только под моим руководством“. Раздраженный неуспехом на сцене своих драм и успехом Кукольника, барон Розен горячился, выходил из себя, доказывал, что он настоящий драматический поэт и что Кукольник не имеет ни малейшего понятия о драматическом искусстве…»

Из всех произведений барона Розена наибольший успех имело составленное им либретто к опере Глинки «Жизнь за царя», работу над которым передал Розену Жуковский. «Ему предстояло не мало труда, — пишет М. И. Глинка, — большая часть не только тем, но и разработки пьесы была сделана, и ему надлежало подделывать слова под музыку, требовавшую иногда самых странных размеров. Барон Розен был на это молодец: закажешь, бывало, столько-то стихов такого-то размера. 2-х, 3-х сложного и даже небывалого, — ему все равно, придешь через день, уж и готово…»

Из современников, пожалуй, лишь Пушкин снисходительно-благосклонно относился к поэтическому дарованию Розена, при этом действительно серьезно ценил познания барона в области искусства. Не случайно Пушкин думал написать теоретическое введение ко 2-му изданию «Бориса Годунова» в форме письма к Розену. «Горю нетерпением, — писал Александр Сергеевич барону, — прочитать вам предисловие к Борису; думаю для второго издания написать к вам письмо, если позволите, и в нем изложить свои мысли и правила, коими руководствовался я, сочиняя сию трагедию».

Великий князь М. П. Романов (1798–1849)

Великий князь Михаил Павлович, брат императора Николая I, рос и воспитывался под руководством сурового и требовательного генерала Ламсдорфа. Так же, как и у брата, в нем с ранних лет проявилось тяготение к военному делу, унаследованное от отца пристрастие к строевым занятиям и парадам. Его действительная служба началась в 1816 году. Впрочем, для довершения образования, в 1817–1819 годы, он совершил поездку по России и Западной Европе, причем по Италии его сопровождал знаменитый воспитатель Александра I Лагарп.

В действующей армии великий князь побывал еще в 1814 году, правда, к тому времени война завершилась и русские войска вошли в Париж. В 1828–1829 годы он участвовал в войне с турками, принимал участие в Польской кампании 1831 года, однако выдающихся военных способностей не проявил, да и не любил войны, как ни странно. Ему, в частности, приписывали знаменитый афоризм «война портит солдата». Великий князь Михаил Павлович предпочитал учения, парады и внешний блеск военного ремесла. Здесь он бывал строг и педантичен. При помощи «служебного террора» наводил порядок и дисциплину, карая малейшее формальное упущение. «К смотрам Государя и великого князя Михаила Павловича, — вспоминает граф Милютин, — готовились, как на страшный суд; все храброе воинство, от простого рядового до