Виктор Петелин - Восхождение, или Жизнь Шаляпина Страница 40

Дальский увлекся своими мыслями, он был в ударе, представив себе, что уже играет сам этот характер: чуть заважничал, в походке его появилась степенность, неторопливость…

— Мне кажется, — продолжал Дальский, — что у Мельника есть что-то родственное с Иваном Сусаниным. Они примерно одного возраста, у них одинаковое положение в селе. Оба они — простые русские мужики, в которых авторы воплощают черты русского национального характера. Ты — тоже русский человек, тебе не надо играть Гамлета или Дон Карлоса. Играй русского человека, играй самого себя в том положении, в каком оказался Мельник… Ну-ка, спой арию Ивана Сусанина… Последнюю, конечно…

— «Чуют пра-в-ду!» — мощно начал Федор.

Мамонт поморщился, как от страшной зубной боли, и воскликнул:

— Постой, постой! Чего вопишь? Все вы, оперные басы, — дубы порядочные. Чуют!.. Пойми… чу-ют! Разве ревом можно чуять?

— Ну а как, Мамонт Викторович? — Шаляпин был явно озадачен, ведь он уж не раз исполнял арию в концертах, и ему всегда бурно аплодировали и говорили самые лестные слова.

— Чу-ют — тихо. Чуют! — громко. Понимаешь разницу в интонации? А интонация — это душа слова, ее нужно всегда очень тонко чувствовать, чтобы правильно передать суть настроения человека в этот момент. Понимаешь? Чу-у-ют! — с душой, тихо, задумчиво начал Дальский. — Слушай еще раз: чу-у-ют!.. А потом разверни на «правде», пра-в-ду — всей ширью… вот это я понимаю, а то одна чушь, только сплошной вой… Да руками не маши как мельница. Руки тебе даны, чтобы создавать скульптурный облик героя… Они выразительны так же, как и голос. Умей распоряжаться ими на сцене. Да и вообще всей своей фигурой. Ты ж артист, ты ж играть должен, а не только петь… Ну-ка, давай…

И Федор Шаляпин покорно начал выходную арию Мельника, потом Ивана Сусанина. Незаметно для самого себя он перенимал самые важные и необходимые указания своего более опытного товарища, и возникал уже совсем другой образ — человека степенного, уважающего себя и уважаемого другими.

Так они занимались часа два…

— Ну а теперь, Федя, что-нибудь повеселее… Из «Фауста», что ли?

— «Я здесь…» — громко запел Федор.

Дальский снова не выдержал и взорвался.

— Кто это здесь? — бесцеремонно перебил он певца.

— Мефистофель…

— А ты знаешь, кто такой Мефистофель? — грозно продолжал допрашивать Дальский.

— Ну как же… Много раз уже исполнял, и всегда одобряли… — растерянно начал Шаляпин. — Черт…

— Сам ты полосатый черт. Мефистофель — это стихия!.. А ты понимаешь, что такое стихия? Мефистофель — гроза, ненависть, дерзновенная и могучая стихия!.. Он непобедим, он все может… И никто не в силах препятствовать его действиям и желаниям…

— Ну и что же? — с любопытством спросил Шаляпин.

— А вот… явись на сцену, закрой всего себя плащом, согнись дугой, убери голову в плечи и мрачно объяви о себе: «Я здесь». Потом энергичным жестом руки сорви с себя плащ, вскинь голову вверх и встань гордо во весь рост, тогда все поймут, кого и что ты хочешь изобразить. А то обрадовался: «Я здесь!» — словно Петрушка какой-то! Вот, посмотри…

И Мамонт Дальский неожиданно согнулся, вскинул руки, провел ими по лицу и словно преобразился: красивое лицо его сразу потеряло обаятельные черты, стало грозным и отталкивающим, потом выпрямился и мощно произнес: «Я здесь…»

— Ты посмотри, Федор, как ест нас глазами будущий знаменитый драматург Косоротов. Вот слушает и непременно расскажет кому-нибудь, как ты учился «дальчизму», так в шутку называют мои уроки. А то и сам опишет… Ну ладно, ладно, не сердитесь, я шучу… И еще учти, я уже говорил, следи за руками, болтаются они, как будто совершенно лишние… Ты пойми, жест, как и интонация, несет смысловую нагрузку в театре. Отними у живописца возможность играть светотенями, полутонами, все пропадет…

— Да, да, мешают, черт их побери! Не знаю, куда их деть… Действительно болтаются, понимаешь, без толку, как у картонного паяца, которого дергают за ниточку. Никак с ними не сладишь… — сокрушенно оправдывался Федор.

— Ты, Федор, не паяц, ты человек, артист, и должен научиться владеть ими как дополнительным средством изображения характера твоего героя… Больше их ощущай, держи покрепче.

Дальский на мгновение задумался, а потом решительно взял из коробки спички и сунул их Шаляпину.

— На, держи, отломи по кусочку от спички, сунь их между пальцами, да нет, не так… Сунь между большим и средним пальцем, — нетерпеливо учил Дальский. — Так и держи во время спектакля, они не будут заметны публике. Этот прием давно известен в нашем мире…

Шаляпин сделал, как сказал Дальский, и сразу почувствовал, что в руки вливается дополнительная сила.

— Ну, чуешь, будто появилось что-то такое, что увеличивает твою силу?

Шаляпин молча кивнул.

— Юрчик мне тоже показывал этот прием.

— Теперь твои руки найдут свое место, не будут как плети болтаться. А главное, ты не будешь думать, куда их девать во время пения… А потом привыкнешь, станешь обходиться и без спичек.

Шаляпин попробовал спеть со спичками. Естественнее и гибче стали его движения, как будто во всем теле появилось дополнительное чувство равновесия. И, радостный, засмеялся.

— Да, да!.. Ты прав, совсем другое ощущение! А вот с Юрьевым не получалось!

— Ну, хватит, Федор, на сегодня достаточно… Пойдем к Лейнеру… Есть хочется, да и горло промочить не грех после таких трудов…

Через несколько минут Дальский и Шаляпин шли по Невскому… Как они были не похожи друг на друга: один высокий, со светлыми голубыми глазами на круглом лице, добродушном и улыбчивом, небрежно одетый в поддевку; другой — среднего роста, изящно одетый в модное пальто, с тростью, жгучий брюнет, с черными сверкающими глазами, торопливо и страстно о чем-то говорил всю дорогу.

Глава шестнадцатая

Истинный товарищ по сцене

Все эти дни до спектакля Шаляпин думал о роли Мельника в «Русалке». Как не похожа эта роль на все, что ему приходилось играть в Мариинском театре… Да, Мельника он пел, но в другом месте и в другое время. Сейчас все чаще Шаляпин задумывался над тем, что поет он в прославленном театре, где пели самые выдающиеся певцы современности… До сих пор его попрекают, что он поет не так, как Мельников, Стравинский, уж не говоря о Петрове… А что он может поделать, если ему хочется петь так, как хочется, не подделываясь ни под кого… Как не похож Мельник на Ивана Сусанина! Да и сама музыка весьма существенно отличается от музыки Глинки.

В отличие от Глинки, думал Шаляпин, Даргомыжский как художник стремился запечатлеть характерные черты современного быта, тянулся к драматическим эпизодам, раскрывающим социальные контрасты жизни. Шаляпин любил исполнять такие романсы Даргомыжского, как «Старый капрал», «Титулярный советник», «Червяк» — все это жанровые сцены, характеризующие драматические стороны быта, где трагическое и комическое зачастую сливаются в единое целое.