Ярослав Иосселиани - В битвах под водой Страница 40

— Как действовал экипаж в бою? — спросил комдив.

— Все подводники в бою вели себя отлично, — отвечал Кесаев, — по действиям подчиненных у меня замечаний нет.

— Мне кажется, вы недостаточно самокритичны, — заметил комдив. — Почему сигнальщики поздно обнаружили конвой и суда-ловушки? Оба раза, по-моему, они просто прозевали и поставили корабль в тяжелое положение, а вы говорите: замечаний нет.

— Товарищ капитан второго ранга, — упорствовал Кесаев, — видимость плохая была. За что же сигнальщиков винить? Я ведь сам с мостика не, сходил, все время смотрел за горизонтом и не смог своевременно обнаружить. Противник совсем нас не заметил, хотя мы…

— Ну во-от, нашел с кем равняться, — расхохотавшись, зашумели сразу все.

— Нет, нет, нет! — спохватился Кесаев. — Я же не равняться…

— Вот что, — заметил строго комдив, — вы проверьте еще раз вашу оценку работы сигнальщиков в походе. Имейте в виду, что, когда на кораблях будут прорабатывать материалы похода, ваших сигнальщиков будут критиковать нещадно, а заодно с ними и вас… за отсутствие требовательности.

— Есть! — коротко ответил Кесаев.

— В лучшую сторону есть отличившиеся? — спросил комдив.

— Есть. Я считаю, трюмных машинистов надо всех выделить, как лучших. Они рекордно быстро исправили основные повреждения механизмов и обеспечили боеспособность корабля.

— Подумайте о представлении их к правительственным наградам. Доложите свои соображения завтра. А сейчас идите мыться, есть и отдыхать. Мы пойдем досматривать концерт, — заключил Лев Петрович, глянув на ручные часы.

На палубе плавбазы было по-прежнему многолюдно. Матросы и старшины слушали подводников «М-117», рассказывавших подробности о последнем победном походе своего корабля.

— Ярослав Константинович! — услышал я знакомый голое, — Вы знаете, какое интересное письмо я получил только что? Просто диво.

— Нет, конечно, откуда же мне знать…

— Алексея Васильевича помните?

— Какого Алексея. Васильевича?

— Алексея Васильевича Рождественского, неужели не помните? Учителя, в Севастополе.

— Помню, как же не помнить! Он ведь тогда струсил и решил ехать умирать домой в деревню. Где же он? Жив, значит?

— Не только жив, но даже отличился в боях с фашистами! — Метелев говорил очень возбужденно. — В партизанах был, ранили, сейчас находится на излечении в каком-то госпитале, награжден орденом Отечественной войны. Молодец, верно?

— Даже не верится. Вот уж не ожидал я от него такой прыти.

— Мне кажется, он тогда не вполне понимал обстановку. Он еще не сознавал, что началась не простая война между государствами, а смертельная схватка за сохранение самого дорогого — нашего социалистического государства. А когда позже он понял, наконец, что вопрос стоит так: быть или не быть социализму, придут темные силы фашизма в нашу страну или они будут уничтожены, Рождественский, как настоящий патриот своей Родины, поборол в себе чувство страха и неуверенности и надежно занял свое место в строю бойцов — народных мстителей…

— Вы, конечно, правы, дядя Ефим, — согласился я.

— В этом сила нашего государства, проявление любви нашего народа к социалистическому Отечеству. Отсюда и массовый героизм на фронте, и презрение к смерти, и самоотверженный труд в тылу, и железная воля к победе, и жгучая ненависть к врагу, и другие качества наших людей…

— Вы на концерт не идете? — прервал я разговор.

— Иду, пойдем, по дороге поговорим. И мы пошли в сторону клуба, куда направлялись и другие подводники, приходившие встречать «М-117».

— О чем еще пишет Рождественский? — спросил я, когда мы сошли с трапа и направились в сторону береговой базы. — Как он узнал ваш адрес?

— Он просто адресовал: «Командующему Черноморским флотом — для Ефима Ефимовича Метелева», и я, представьте себе, получил письмо. Написано оно в патриотическом духе, и в нем много интересных мыслей. А в конце письма он просит, чтобы я сообщил ему свой адрес. Хочет выслать мне деньги, которые он взял у меня в Севастополе.

— Война войной, а долг помнит.

— Чудак он, конечно. Зачем мне эти деньги? Хорошо, что написал, я очень доволен, но о деньгах он зря…

— Дядя Ефим, а письмо это при вас? — Я специально искал вас, чтобы показать его. Мне не хотелось бы, чтобы вы остались плохого мнения об Алексее Васильевиче. Вы осудили его за растерянность. Мне даже жаль было старика. А теперь он реабилитирован, не так ли?

— Я считаю, вполне. Но тогда он ведь струсил, ну, а разве можно уважать труса?

— Да, тогда он, конечно, растерялся, это верно.

— Дядя Ефим, мы у себя на лодке проводим «минутки обмена письмами». Собирается весь экипаж, и каждый, кто получил от своих близких и родных интересное письмо, читает его вслух, а затем мы обмениваемся мнениями…

— Знаю об этом. И не только на вашей, на многих других лодках делают то же самое.

— Так вот, может быть, и письмо Рождественского…

— Думаю, что и оно будет иметь воспитательное значение. С удовольствием зачитаю его твоим подводникам. Договорились. Когда это нужно?

— Завтра в обеденный перерыв, на пирсе, согласны?

— Хорошо. Только ты меня не задержишь?

— Обычно мы отводим на это полчаса. Я тоже хочу зачитать товарищам отдельные куски из писем, полученных мною.

— Что же это за письма?

— Из Сванетии, — показал я на север, где, несмотря на темноту ночи, довольно явственно различались белевшие вдали снежные вершины гор, за которыми была моя родина.

— Переписываешься с земляками? Это весьма похвально!

— К сожалению, не могу похвастаться, что я им много пишу. Пишут больше они. Но изредка все же отвечаю.

— И то хорошо. Осуждаю тех, кто забывает о своих земляках, родственниках и друзьях и не находит времени, чтобы хоть изредка писать им.

— Я хочу поделиться с подводниками письмом одного свана из села Лабскалд. Это село расположено на высоте 2500 метров над уровнем моря, на самой, так сказать, мансарде Кавказа…

— Ты мне почти никогда не рассказывал о Сванетии, а о ней мало кто знает.

Мы дошли до клуба, и Метелев остановился, не собираясь входить в помещение.

— Если не возражаешь, постоим, поговорим еще немного.

— А может, встретимся в другой раз?

— Нет, в другой раз у нас может не найтись времени. Ты расскажи, хотя бы коротко, о своей Сванетии.

— Ну что о ней можно сказать коротко? — призадумался я. — В высокогорной котловине, зажатой между Главным Кавказским и Сванским хребтами, расположена крохотная страна Сванетия. Некоторые вершины этих гор, окружающих нашу маленькую страну, выше знаменитого Монблана.