Евгений Сидоров - Его знала вся Москва. К столетию С. Д. Индурского Страница 40

– А номер какой обсуждаем? – неожиданно спросил редактор.

– Первоапрельский!

– Значит, все в порядке. Читатель ждал от нас чего-то оригинального, остроумного. А мы его разыграли…

Наш Дмитрии Павлович

Я был удивлен, когда в далекой Братиславе переводчик спросил у меня, не привез ли я случайно с собой из Москвы книгу стихов Дмитрия Зуева.

– Простите, но он никогда не был поэтом.

– То есть как это не был? Сошлюсь на авторитет великой русской актрисы Щепкиной-Куперник. Заполняя как-то анкету, на вопрос – «Ваш любимый поэт?» – она ответила: «Дмитрий Зуев».

– Может это однофамилец нашего бывшего сотрудника? – засомневался я. – А помните, не упоминала ли Щепкина-Куперник название книги?

– Ну как же, «Записки фенолога».

Я рассмеялся.

– Да, это не однофамилец. Это старейший сотрудник «Вечерней Москвы». Он действительно никогда не писал стихов. А Щепкина-Куперник, видимо, имела в виду поэтичность книги. «Заметки фенолога» многие годы печатались на страницах газеты, а потом были собраны в отдельную книгу.

Переводчик – твои глаза и уши, когда находишься в зарубежной командировке, без него и шага не ступишь. Мы с ним быстро подружились. А тут еще нас сблизил

Зуев. Мой переводчик просил, чтобы я рассказал ему все, что знаю об этом человеке-легенде, выспрашивал все новые и новые подробности.

У нас в редакции над Зуевым все немножко посмеивались, но отзывались о нем удивительно тепло, если угодно, с оттенком эависти, гордились дружбой с ним.

Как он выглядел? Копна седых волос, в правом глазу – неизменный монокль, с которым, казалось, он не расставался ни днем, ни ночью. Любил почудить. Уже немолодой человек, будь то дома или в редакции, он залезал на стол и прыгал с него, приговаривая: «Следи за моноклем». А тот, словно приклеенный, прикрывал глаз. Летом ходил в старом, поношенном пиджаке, зимой – в видавшем виды распахнутом пальто. Всегда при нем была авоська, нет, не с продуктами, а с множеством старых газетных полос. Авоська заменяла ему портфель, в ней он хранил свою будущую книгу. Зуеву в газете отводилось строк 70–80, ну в крайнем случае сто. Он же выкладывал на редакторский стол пятисотстрочные обозрения погоды. Если случалось, что в номер его заметка не попадала, сердился, вбегал в кабинет к редактору с криком:

– Совсем тут зазнались, обюрократились! Заполняете полосы макулатурой, дребеденью, а высокую литературу «Заметки фенолога» маринуете. Стыдно, да и только!

Правил его материал заместитель ответственного секретаря. Если Зуев не соглашался с сокращениями, он демонстративно хлопал дверями и убегал со словами: «Никого не желаю видеть». Заместитель ответственного секретаря, мы его называли «Митькин дублер», обреченно садился за письменный стол и писал за Зуева так похоже, что порой и сам Зуев сомневался, кто истинный автор.

Заходя в машинное бюро, Дмитрий Павлович актерски поставленным голосом возвещал: «Встречайте, явился». В эту минуту все смотрели друг на друга с надеждой, что не тебе предстоит печатать. Почерка Зуева разобрать никто не мог, а сам он диктовал свои материалы нараспев.

Зуев ориентировался в лесу лучше, чем в городе. Он обладал таким богатым запасом знаний и впечатлений, что мог писать свои поистине художественные миниатюры, не выезжая за город.

В первые послевоенные годы сотрудники редакции по воскресеньям любили коллективно выезжать в уютный подмосковный дом отдыха.

Неизменно с ними бывал и Дмитрий Павлович. Он вставал позже других и первого встречного спрашивал:

– Скажи, пожалуйста, ты давно на ногах?

– Да, часов с семи.

– А не помнишь, облачка были?

– Что-то не припомню, было довольно пасмурно, а потом и солнышко выглянуло.

Этого было достаточно, чтобы Зуев сочинял очередную миниатюру…

И родился М. Вечеркин

– Алло, редакция? Попросите, пожалуйста, к телефону Вечеркина.

– Кого, кого?

– Вечер-ки-на. Не знаю, как его зовут: Максимом, Матвеем, Михаилом, но фамилию называю правильно.

– Что ответить? – спросила меня секретарь.

«Что ответить?» – повторил я про себя. Честно говоря, такого оборота дела я не предполагал, а времени на раздумье не было: абонент ждал у телефона.

Я сказал:

– Попросите товарища позвонить фельетонистам, они в курсе дела.

Так кто же он, М. Вечеркин?

С чего началась в нашей редакции служба этого необычного фельетониста?

Впрочем, с чего началось, теперь уже точно и не припомнишь. В редакции часто бывает так, что трудно вспомнить, кто первый подал идею. Трудно потому, что нередко от первоначальной задумки не остается и следа. Но тем не менее спасибо человеку, который первым сказал «а». Спасибо за то, что подал мысль. Кто-то тут же сочтет предложение типичным бредом, кто-то, наоборот, категорически заявит, что оно гениально, кто-то, поддержав и первого, и второго, уныло заключает: «Это уже было». И вот так, перебивая друг друга, что-то добавляя, нередко позабыв, с чего, собственно, все началось, журналисты дают жизнь новой газетной рубрике.

В данном случае мы были неоригинальны, породив М. Вечеркина. В «Известиях» несколько лет назад публиковались «Удивительные истории» Пантелеймона Корягина, который был собирательным псевдонимом двоих журналистов. У нас в газете за спиной Вечеркина должны были стоять разные авторы, работающие в сатирическом жанре. Хотелось, чтобы придуманного нами фельетониста окружали повседневные дела, заботы, которые несет всем нам столичная жизнь с ее темповым бытом, радостями, тревогами. Вместе с москвичами Вечеркин должен был утренним автобусом, трамваем, поездом метро отправляться на работу, а после работы – в магазин за продуктами, в гости, в кино или в театр. Его характер, привычки предполагали желание отдать час-другой телевизору, поболеть за любимую команду на стадионе, перемолвиться словечком с соседом во дворе, быть в курсе дел своего дома, улицы. Всегда ему предстояло занимать активную позицию, бороться за то, чтобы жизнь москвича становилась лучше, быт – удобнее, уютнее. Чтобы не только по долгу службы, но и по складу характера наш М. Вечеркин с интересом выслушивал, как бы сидя за семейным ужином, отчет о прожитом дне, жданных и нежданных встречах, разных событиях.

Раздавались голоса, предостерегавшие от «этой затеи». Говорили, что М. Вечеркин – фигура стенгазетная, что вообще такие приемы в журналистике отжили свой век и несозвучны нашим дням. Утверждали, что горожане с их рационализмом не воспримут выдуманного всезнающего и всеобсуждающего. В конце концов споры закончились. Решила редколлегия: «Вечеркину быть!»

Оставалось подобрать ему имя и внешность. Пока что он звался просто М. Вечеркин. Фамилия эта возникла, как нетрудно догадаться, из сокращенного названия газеты «Вечерка». А инициал «М» подразумевал, что он москвич.