Анна Франк - Убежище. Дневник в письмах Страница 41

Второе признание сделать очень трудно, потому что касается оно меня самой. Китти, я не ханжа, но, когда они здесь часто и со всеми подробностями рассказывают, кто что именно делает в уборной, меня всю переворачивает. Вчера я читала статью Сис Хейстер, она пишет о том, почему люди краснеют. В этой статье она как будто обращается прямо ко мне. Правда, обычно я не краснею, но все остальное сказано как будто в точности про меня. Хейстер пишет примерно следующее: когда девочка превращается в девушку-подростка, она становится молчаливой, и замыкается в себе, и начинает размышлять о чудесах, которые происходят в ее теле. Со мной дело обстоит именно так, и потому в последнее время я начала стесняться мамы, папы и Марго, Марго вообще-то стеснительная, не в пример мне, но родителей она ни капельки не стесняется.

Происходящее со мной кажется таким удивительным, и не только внешние перемены моего тела, но и то, что совершается внутри. Я никогда ни с кем не говорю о себе и об этих вещах, но именно поэтому я говорю о них с самой собой. Всякий раз, когда у меня бывают месячные (а это случалось пока всего три раза), у меня возникает чувство, что, несмотря на всю боль, неудобства и грязь, я ношу в себе некую сладостную тайну, и поэтому я всегда в каком-то смысле радостно предвкушаю время, когда снова почувствую ее в себе, хотя на самом деле у меня от месячных одни неприятности. Дальше Сис Хейстер пишет, что девочка в этом возрасте бывает не совсем уверена в себе, и еще что она открывает в себе отдельную, самостоятельную личность, со своими взглядами, мыслями и привычками. Я попала сюда, когда мне едва исполнилось тринадцать, и раньше начала задумываться о себе и поняла, что я «человек в себе». Иногда вечером, в постели, мне ужасно хочется потрогать свои груди и почувствовать, как спокойно и уверенно бьется мое сердце.

Похожее происходило со мной еще до того, как я попала сюда, только я этого не осознавала; помню, однажды я ночевала у Жак, и ее тело, которое она всегда прятала от меня и которого я никогда не видела, вызвало у меня такое любопытство, что я не смогла его сдержать. Я предложила в знак нашей дружбы потрогать друг у друга грудь. Жак отказалась. А бывало, мне ужасно хотелось поцеловать Жак, и я ее целовала. Всякий раз, как я вижу обнаженную женскую фигуру, например Венеру в «Истории искусств» Шпрингера, я впадаю в экстаз. Иногда от восторга перед несказанной красотой этой Венеры у меня наворачиваются слезы. Ах, если бы у меня была подруга!

Милая Китти!

Желание с кем-нибудь поговорить стало просто непреодолимо, не известно почему мне даже взбрело на ум выбрать для этого Петера. Я и раньше иногда поднималась к нему в комнатушку, при свете, и мне там всегда было очень уютно, но, зная, что Петер по своей скромности никогда не выставит за дверь человека, который ему в тягость, я не решалась оставаться там долго, боялась, что надоем ему. Теперь я стала искать случая вроде бы невзначай остаться у него в комнате и поболтать с ним, и вчера случай такой представился. Дело в том, что Петер вдруг безумно увлекся кроссвордами, это у него настоящая мания, он их решает целыми днями. Я стала ему помогать, и вскоре мы уже сидели друг против друга за его столиком, он на стуле, а я на диване.

Глядя в его синие глаза и видя, как он смущается от моего необычного визита, я испытывала удивительное чувство. Я словно читала по его лицу, что происходит у него внутри, – видела его беспомощность, видела, что он не знает, как себя вести, угадывала, что он начинает осознавать себя мужчиной. Я смотрела, как он смущается, и внутри у меня все таяло. Я хотела попросить его: расскажи что-нибудь о себе. Прорвись сквозь эту злосчастную болтовню. Но я убедилась, что такие просьбы легче приготовить, чем произнести вслух.

Вечер кончился, и ничего не произошло, я только рассказала ему про статью Хейстер и объяснила, почему он краснеет. Разумеется, не так, как здесь записала, а просто сказала, что уверенность придет к нему с годами. А вечером, в постели, не удержалась и долго-долго плакала, тихо, чтоб никто не услышал. Мне казалось просто ужасным, что я как бы вымаливаю у Петера расположение. Но охота пуще неволи! В этом ты можешь убедиться на моем примере, потому что я все-таки решила почаще заходить к Петеру и постараться так или иначе разговорить его.

Не подумай, что я влюблена в Петера, об этом и речи нет. Будь у Ван Даанов дочь, а не сын, я бы тоже попыталась с ней подружиться.

Сегодня утром я проснулась примерно без пяти семь и сразу же четко вспомнила свой сон. Мне снилось, что я сижу на стуле, а напротив сидит Петер… Схифф. Мы листаем книгу с рисунками Мэри Бос. Сон был такой отчетливый, что некоторые рисунки я помню и сейчас. Но это еще не все, сон продолжался, вдруг наши взгляды встретились, и я долго смотрела в его красивые бархатные карие глаза. Потом Петер очень нежно сказал: «Если бы я знал, я бы давно к тебе пришел». Я рывком отвернулась, не в силах совладать с волнением. И тут я почувствовала, как его нежная, ах, такая прохладная, такая благодатная щека прикоснулась к моей, и все стало так хорошо, так хорошо…

В этом месте я проснулась, продолжая чувствовать щекой щеку Петера, а его карие глаза, казалось, глядели в самую глубину моего сердца и читали, как сильно я его любила и люблю до сих пор. Слезы снова навернулись на глаза, мне стало очень грустно, что я опять его потеряла, но в то же время все-таки опять радостно, потому что я убедилась: Петер по-прежнему мой любимый. Странно, мне часто снятся такие отчетливые сны. Однажды мне приснилась бабуля, я отчетливо видела ее морщинистую кожу, похожую на толстый мягкий вельвет. Потом как ангел-хранитель появилась бабушка, потом Ханнели, которая стала для меня символом бедствий всех моих друзей и всех евреев: когда я молюсь за нее, я молюсь за всех евреев и всех несчастных людей вместе.

А теперь вот Петер, мой милый Петер, никогда еще я не видела его мысленным взором так отчетливо. Мне не нужна его фотокарточка, я вижу его так ясно…

Дорогая Китти!

Ну какая же я дура, как я раньше не подумала о том, что ведь ты ничего не знаешь о моей великой любви. Когда я была совсем маленькая, еще в детском саду, я влюбилась в Салли Киммела. У него не было отца, и он с матерью жил у тетки. Аппи, двоюродный брат Салли, стройный красивый брюнет, со временем сделался вылитым киногероем и стал нравиться всем больше, чем маленький забавный толстяк Салли. Мы много бывали все вместе, впрочем, моя любовь оставалась безответной, пока на моем пути не встретился Петер, и теперь уже у меня была тройная детская любовь, Петеру я тоже нравилась, и одно лето мы были неразлучны. Я так и вижу, как мы, взявшись за руки, идем по Зейдер-Амстеллаан, он в белом хлопчатобумажном костюме, я в коротком летнем платьице. После летних каникул он пошел в первый класс средней школы, а я в шестой класс начальной. То он заходил за мной после уроков, то я за ним. Петер был красив как картинка, высокий, стройный, лицо серьезное, спокойное, умное. У него были темные волосы, изумительные карие глаза, смуглый румянец и тонкий нос. Особенно я сходила с ума от его смеха: когда Петер смеялся, он тут же превращался в шаловливого озорного мальчишку.