Монах - Михаил Константинович Зарубин Страница 41

Я не позволил этой страшной болячке сломить меня, овладеть моими мыслями, вселить в сердце тревогу, помешать мне работать и жить. Я сделал вид, что ее не существует…

Завтра мне шестьдесят пять. Для моего младшего внука это, вероятно, кажется вечностью. А для меня пролетевшие годы — маленькая песчинка в океане времени. И жизнь моя не закончена. Впереди планов «громадье», их нужно выполнить: построить дома, написать книги, увидеть далекие страны. Останавливаться нельзя. Автомобилисты хорошо знают: стоит одну только зиму не поездить на машине, да еще подержать на улице — можно готовить свою «ласточку» на металлолом.

А память опять уносит меня в детство. На русской печке, где было мое законное место, я зажигал керосиновую лампу и читал ночи напролет. Читал о героях войны, летчиках, сынах полков, пионерах, отдавших жизни за Родину. Я проживал героическую жизнь вместе с ними. А утром вставал на лыжи и по прямой, как стрела, лыжне бежал к Кулиге и Малой речке. О чем я думал в это время? Может быть, о том, что еще ничего не успел сделать в такой коротенькой жизни. Как жаль, что я родился так поздно, во времена совсем не героические…

Я и сейчас бегу по лыжне жизни, стараясь еще кое-что успеть. Я не хочу подводить итоги. Мне рано подводить итоги!

Я способен еще жить и любить. Любовь помогла мне преодолеть все трудности, ограждала от бед, освещала мой жизненный путь, непростой и извилистый. Я немало сделал в своей профессии, руководствуясь словами моего любимого поэта Евтушенко:

Требую с грузчика, с доктора,

С того, кто шьет мне пальто, —

Все надо делать здорово —

Это неважно, что!

Ничто не должно быть посредственно —

От здания и до галош.

Посредственность неестественна,

Как неестественна ложь.

Сами себе велите

Славу свою добыть.

Стыдно не быть великими.

Каждый им должен быть!

Завтра мне шестьдесят пять лет. А я только вчера появился на свет около быстрой речки Кеульки. Я открыл глаза и увидел кусочек нашей прекрасной сибирской природы: пронзительно-синее небо, высокий ангарский берег, а на берегу дом, где жила наша семья. Глухо шумела Ангара, о чем-то своем шелестела впадающая в нее речка, а на меня внимательно смотрели мамины глаза…

Долгая дорога к маме

1

В доме Анны Карнауховой проснулись рано. Кроме четырнадцатилетнего Мишки, который спал на сеновале.

Сама Анна уже и не помнила, когда нормально отдыхала. Сильнейшие боли не давали покоя ни днем, ни ночью. Иногда, в промежутках между приступами, ей удавалось забыться, но это случалось все реже и реже. Жила вдвоем с сыном, дочери вышли замуж и разлетелись из дома, счастливые даже не от замужества, а от возможности освободиться от колхозного крепостного права и получить в сельсовете паспорт, который многие деревенские жители никогда не видели.

Деревня Погодаева стояла на берегу Илима. Сорок домов вытянулись цепочкой вдоль реки, и только два или три стояли на отшибе. У Карнауховых собственного жилья не было, ютились в прирубленной части к добротному дому Харитины Перетолчиной. Но Мишка не испытывал неудобства от этого. Он любил свой дом, стоящий на краю деревни. Летом прямо из окон любовался огромным полем золотой пшеницы, которое переливалось на солнце и от малейшего ветерка становилось похожим на огромное море. В своей недолгой четырнадцатилетней жизни Мишка, единственный из деревни, уже побывал на море: его, как лучшего ученика в районе, в прошлом году посылали в Артек.

Зимой он прямо со двора убегал на лыжах к Кулиге. Лыжню делал прямой, без изгибов и крутых поворотов, и почти каждый день нарезал по ней круги, тренируя тело и воспитывая волю. Знал окрестности своей деревни на десятки километров вокруг: где в изобилии водятся грузди и рыжики, где растет крупная и сладкая малина, а куда и вовсе соваться не следует — можно встретиться с «хозяином тайги», и не факт, что сумеешь от него убежать.

Особенно он любил речку. Илим, веками бежавший к Ангаре, делавший столько поворотов, петель, зигзагов, что вряд ли сосчитаешь, перед Погодаевой выравнивался, становился широким и полноводным, а уже за деревней, ударившись в лоб Красного Яра, поворачивал почти под девяносто градусов, и дальше вновь начинал петлять.

— Мила! — позвала Анна дочь.

— Что, мама?

— Разбуди Мишаню, пора.

Но Мишка уже входил в дом, успев умыться под умывальником во дворе.

— Здравствуйте всем, — степенно сказал он сестрам и матери, которую уже привели в порядок: умыли, причесали, надели новую кофту и, усадив на кровать, пододвинули к ней стол, где стоял нехитрый деревенский завтрак.

Мать таяла на глазах. Сестры приехали, чтобы ухаживать за ней, и, как говорили в деревне, «проводить по-людски». Чем-то страшным, необратимым веяло от этих слов, и Мишкино сердце сжималось от тоски и безнадежности. Мила, родившая два месяца назад дочку, приехала из Иркутска, а Капа добралась из низовьев Ангары, где ее муж работал в экспедиции.

Завтракали молча, украдкой поглядывая на мать, не желая даже взглядом напоминать ей о страшной болезни. Все, в том числе и она, знали, что болезнь эту не победить, но все равно каждый надеялся на чудо.

Медсестра, которая приходила делать матери уколы, под большим «секретом» сообщила Мишке, что его мама умирает, и ему надо набраться мужества и терпения. От неожиданности он выронил стакан чая, который подавал медсестре. Он хотел закричать на нее, оскорбить ее, обозвать последними словами, но сдержался. Он не поверил ее словам. Он видел, что мать с каждым днем слабела, черты лица ее заострялись. Синие большие глаза побледнели, светлые густые волосы, которые она заплетала в косу, поредели и почему-то потемнели. Ей было трудно говорить, чистый, как родник голос, который он так любил слушать, стал слабым, надтреснутым. Из груди вырывались не слова, а хрипы, она долго прокашливалась, вытирая губы платком. Маленькие руки с длинными тонкими пальцами пожелтели и стали прозрачными, как пергамент.

Мать никогда не была дородной, как большинство деревенских женщин. Для Мишки она была эталоном красоты. Среднего роста, худощавая, с правильными чертами лица: прямой нос с чуть заметной горбинкой, голубые глаза, роскошные пшеничные волосы. В колхозе она не отказывалась ни от какой работы: была дояркой, жала хлеб, ухаживала за курами на ферме, пасла коров. Все домашнее хозяйство, разумеется, было на ней. И