Лидия Герман - Немка Страница 41

Началась последняя неделя 1945 года, в следующий понедельник — новогодний вечер. Получилось так, что один урок у нас выпал, оказался свободным, я разговаривала с Розой и не заметила, как Нона исчезла из класса. Вернулась она с сияющим лицом, когда уже прозвенел звонок на перемену. В руках у неё был свёрток, завёрнутый в белое. Таинственно она сунула свёрток в мою парту и на ухо мне прошептала: «Бинты».

От Розы или от Веры я узнала, что в нашем селе Степной Кучук вновь открывшейся библиотекой заведует Симоненко Иван, который очень хорошо рисует. Он еще летом вернулся с войны и подружился, а может, уже женился на Тане Брагинец из колхоза имени Карла Маркса. Таня была постарше нас. 7-ой класс она закончила в 1941 году, потом она с нами в 1944 начала учиться в 8-м классе. Так как она три года пропустила, ей было трудно учиться, и она оставила школу и стала работать в сельсовете секретаршей. Теперь она вышла замуж за человека, который хорошо рисует.

Всю эту неделю была напряженная работа в школе, до окончания четверти надо было написать несколько контрольных работ и сочинение. В субботу — это было 29 декабря 1945 года — нас отпустили на каникулы сразу после второго урока. (Суббота тогда была рабочая.) Валентина Андреевна объявила, чтобы все, кто готовит костюм, сегодня в 2:00 дня пришли в школу с готовыми или с неготовыми костюмами на генеральную репетицию. Я не объявилась, я ведь еще не знала, получится костюм или нет, и в то же время, у меня было подавленное настроение. Может быть, мне следует сказать и объяснить всё… Но было решено немедленно идти в Кучук. Картонная коробка была уже разобрана и отдельными листами вместе с журналом упакована. Короче говоря, еще до темноты я объявилась в сельсовете Степного Кучука. Таня была еще на месте, она очень обрадовалась встрече и, как всегда, весело смеялась. Она всегда была в хорошем настроении, и ей легко удавалось передать это настроение другим. Тут же она получила от шефа добро, чтобы уйти вместе со мной. Только на улице я объяснила, в чем дело, и она привела меня в библиотеку. Меня она представила как свою подругу и объяснила суть дела. Мне очень понравилось, как они встретились, и отметила про себя, что это любовь. Пока мы с Таней в стороне поведали друг другу о своей жизни, может, уже через полчаса на одной из картонок был контур головы коня с шеей в профиль, на второй картонке — контур головы спереди, были так хорошо изображены, что мы просто диву давались. Вторую часть профиля я должна была вырезать по первому. Еще он наметил на лобовой части места и форму глаз и ноздрей, спросил, чем я буду красить всю голову, на что я ответила: «сажей и молоком». На его вопрос, чем я буду склеивать, есть ли у меня хороший клей, я ответила: «Уж как-нибудь без клея всё соединю. Сошью нитками, потом всё покрашу». В заключение он дал мне немного чёрной туши для глаз и ноздрей в маленькой бутылочке. Я поблагодарила сердечно, и Таня вышла со мной вместе, чтобы немного проводить. Я была очень благодарна Тане, без неё я бы вряд ли посмела пойти к совершенно незнакомому человеку просить о помощи. Чувствуя себя обязанной, я и придумать не могла, чем её отблагодарить. Да и не было в те годы принято одаривать кого-либо за добровольно оказанную помощь. У ярка, возле сельсовета, мы остановились. Уже совсем стемнело, и Таня пообещала подождать здесь, пока я поднимусь на противоположный пригорок у молоканки.

Я бегом спустилась вниз, вспомнила при этом наши школьные проказы во время дежурства по военному делу и, весело смеясь, поднялась к молоканке. Крикнула Тане «спасибо и до свидания». В мыслях проходили картины из школьной жизни в Степном Кучуке… И вдруг я вспомнила, что у Розы ведь недавно был день рождения, ей уже исполнилось 17, а мне будет 17 в феврале. Боже! Как летит время… Никто тогда уже не праздновал дни рождения, мы просто забывали о них. Никто не желал счастья другому в день рождения. Возможно ли это было? Это вызвало бы насмешку. Здоровья желали друг другу только при чиханье. «На здоровье». «Спасибо».

То, что я узнала дома, меня потрясло до глубины. Никто не обрадовался моему приходу и не проявил интереса к свёртку, который я тут же сунула под швейную машину. «Что случилось?» — «У нас больше нечем кормить корову. Абсолютно нечем. Маруся принесла нам мешок сена, этого хватило кое-как на три дня». У Эллы выступили слёзы на глазах. «Почему ты не пойдешь к Кондрику?». — «В том-то и дело. Кондрик так изменился. Он меня даже слушать не хочет. И это, когда корова должна скоро отелиться. А у нас самих уже почти нечего есть… И на тебя он, как обычно, ничего не выделил».

«Тогда я останусь дома и в понедельник сама пойду к Кондрику». Моя сестра категорически воспротивилась. «Знаешь, Лида… Моя сотрудница мне доверилась… сказала, что можно рискнуть… немного сена или соломы… своровать… совсем близко от фермы, может, ты там даже скирдовала…» Да, я знала, где эта большая скирда, которую оставляли до последнего, до весенней распутицы, когда колёса вязнут в жидкой грязи и невозможно добраться до какой-нибудь из дальних скирд, даже если к этому времени еще где-то одна оставалась; или прибегали к ближней скирде во время сильного и длительного бурана с последующим заносом. При тихой и морозной погоде сначала перевозился корм с дальних стогов на нужды фермы и для нуждающихся колхозников.

И теперь Элла говорит, что с этой большой скирды уже кто-то «брал»… Да, Элла хотела, чтобы я с ней пошла к этой скирде. Она не смотрела на меня, её взгляд блуждал где-то между дверью и окном, она часто моргала, что вызывало сходство с нервным тиком…

Потом мы пошли. Элла со свёртком из двух плотно свёрнутых больших мешков, я — с пустыми руками. «Мы с тобой сейчас идем к нашей сестре Марии, ты давно не видела её детей и мы просто хотим их проведать». Мария тогда жила недалеко от нашего зимнего дома на холме между ветряной мельницей и где-то на границе с колхозом Карла Маркса. Отсюда Маруся, которой теперь уже было 13, могла легко добраться до своего рабочего места.

По дороге мы с Эллой перешли на разговор о нашем председателе Кондрике Матвее Кузьмиче.

«Знаешь, Лида, — Элла вдруг, резко остановившись, взяла меня за руку. — Я хочу тебе признаться. Кондрик не такой уж плохой, как некоторые наши думают. Это всё Акимов, бухгалтер, это он натравил Кондрика на меня. И на тебя тоже, но по моей вине».

Акимов, как мы слышали, с женой Валентиной и приемной дочерью (тоже Валентиной) бежали из Ленинграда. В нашем селе они появились в 1944 году. Наш председатель был человек малограмотный и никого не удивляло то обстоятельство, что новый бухгалтер — впечатляющей внешности и безусловно хорошего образования — оказывал большое влияние на управление колхозом. И в сельском совете прислушивались к его мнению. Его жена Валя и Элла вскоре подружились, и моя сестра немало этим гордилась. Потом, при создавшейся возможности, Акимов попытался подругу жены совратить, обещал ей во всём помогать, но если она отвергнет его предложение, то пусть потом не обижается, если её сестре не удастся окончить школу. «Как он мог мне такое предложить? Он же знал, что мы с Валей подруги. Свинья он, и больше никто! Ненавижу его!» — возмущалась Элла. Некоторое время она молчала, и я была шокирована.