Сопротивление большевизму. 1917-1918 гг. - Сергей Владимирович Волков Страница 41

Наконец в столовую, куда я прошел, вышел заспанный Лукирский в шинели, надетой поверх белья. Я доложил ему о том, что имею два взаимно противоречащих приказания и не знаю, как поступить.

– Я ничего не знаю, – лениво и устало сказал мне Лукирский.

– Как – ничего не знаете? Но ведь вы начальник штаба.

– Обратитесь к Главнокомандующему. Вы его сейчас застанете дома на совете. А я ничего не знаю.

Пошел к Главнокомандующему. Весь верхний этаж его дома на берегу реки Великой ярко освещен. Кажется, единственное освещенное место в Пскове. С треском отскочил от него автомобиль с какими-то солдатами и помчался вверх по городу.

Опять тот же адъютант с громкой еврейской фамилией меня встретил.

– Главкосев занят в совете, – сказал он на мою просьбу доложить обо мне, – и я не могу его беспокоить.

– Я все-таки настаиваю, чтобы вы доложили. Дело не может быть отложено до утра.

Адъютант с видимой неохотой открыл дверь, из-за которой я слышал чей-то мерный голос. В открытую дверь я увидал длинный стол, накрытый зеленым сукном, и за ним человек двадцать солдат и рабочих. В голове стола сидел Черемисов[31]. Он с неудовольствием выслушал адъютанта и что-то сказал ему.

– Хорошо, – сказал, возвращаясь, адъютант, – Главкосев вас примет, но только на одну минуту.

Меня провели в кабинет Главнокомандующего. Минуть десять я ожидал, стоя перед громадной картой, на которой цветными полосами было показано, как катился назад наш фронт этим летом. Сдали Ригу… Отошли к Вендену… Сдали Эзель… К весне – кто знает – может быть, немцы уже будут в Петрограде?

Дверь медленно отворилась, и в кабинет вошел Черемисов. Лицо у него было серое от утомления. Глаза смотрели тускло и избегали глядеть на меня. Он зевал не то первою зевотою, не то искусственною, чтобы показать мне, насколько все то, о чем я говорю ему, пустяки.

– Временное правительство в опасности, – говорил я, – а мы присягали Временному правительству, и наш долг…

Черемисов посмотрел на меня.

– Временного правительства нет, – устало, но настойчиво, как будто убеждая меня, сказал он.

– Как – нет? – воскликнул я.

Черемисов молчал. Наконец тихо и устало сказал:

– Я вам приказываю выгружать ваши эшелоны и оставаться в Острове. Этого вам достаточно. Все равно вы ничего не можете сделать.

– Дайте мне письменный приказ, – сказал я.

Черемисов с сожалением посмотрел на меня, пожал плечами и, подавая мне руку, сказал:

– Я вам искренно советую оставаться в Острове и ничего не делать. Поверьте, так будет лучше.

И он пошел опять туда – в «совет».

Я вышел на улицу. У автомобиля меня ожидал Попов. Я рассказал ему результат свидания.

– Знаете, – сказал Попов, – это дело политическое. Пойдемте к комиссару. Войтинский[32] все это время был порядочным человеком. Его долг нам подать совет. Да без комиссара мы и части не повернем. Вон уже 9-й полк волнуется оттого, что сидит сутки в вагонах.

Я согласился, и мы поехали в комиссариат.

Войтинского, который и жил в комиссариате, не было там. По словам дежурного «товарища», он ушел куда-то на заседание, но должен скоро вернуться.

Мы сели в комнате «товарища» и ждали. Уныло тикали стенные часы, и медленно ползла осенняя ночь. Било три, било половину четвертого. Наконец около четырех часов Войтинский приехал.

Он обрадовался, увидавши нас. Все лицо его, некрасивое, усталое, просияло.

– Вы как нельзя более кстати, – сказал он и начал расспрашивать про обстановку, про настроение частей.

– Что говорил Черемисов? – быстро спрашивал он. – А вы как думаете?.. Прямо Бог послал вас сюда именно сегодня… Мне нужно с вами поговорить наедине. Пойдемте ко мне.

Мы пошли по пустым комнатам комиссариата. Кое-где тускло горели лампы. Наконец в какой-то дальней комнате он остановился, тщательно запер двери и, подойдя ко мне вплотную, таинственно шепотом сказал:

– Вы знаете… Он здесь!

Я не понял, о ком он говорит, и спросил:

– Кто – он?

– Керенский!.. Никто не знает… Он тайно только что приехал из Петрограда… Вырвался на автомобиле… Идет осада Зимнего дворца… Но он спасет… Теперь, когда он с войсками, он спасет… Пойдемте к нему… Или лучше я скажу вам его адрес… Нам неудобно идти вместе… Идите… Идите к нему. Сейчас…

* * *

Месяц лукавым таинственным светом заливал улицы старого Пскова. Романическим средневековьем веяло от крутых стен и узких проулков. Мы шли с Поповым пешком, чтобы не привлекать внимания автомобилем. Шли как заговорщики… Да по существу, мы были заговорщиками – двумя мушкетерами средневекового романа!

Ночь была в той части, когда, утомленная, она готова уже уступить утру и когда сон обывателя становится особенно крепким, а грезы фантастическими. И временами, когда я глядел на закрытые ставни, на плотно опущенные занавески, на окна, подернутые капельками росы и сверкающие отражениями высокой луны, мне казалось, что и я сплю, и этот город, и то, что было, и то, что есть, не более как кошмарный сон.

Я шел к Керенскому. К тому Керенскому, который…

Я никогда, ни одной минуты но был поклонником Керенского. Я никогда его не видал, очень мало читал его речи, но все мне было в нем противно до гадливого отвращения.

Противна была его самоуверенность и то, что он за все брался и все умел. Когда он был министром юстиции – я молчал. Но когда Керенский стал военным и морским министром, все возмутилось во мне.

Как, думал я, во время войны управлять военным делом берется человек, ничего в нем не понимающий! Военное искусство одно из самых трудных искусств, потому что оно, помимо знаний, требует особого воспитания ума и воли. Если во всяком искусстве дилетантизм нежелателен, то в военном искусстве он недопустим.

Керенский полководец!.. Петр Румянцев, Суворов, Кутузов, Ермолов, Скобелев…. и Керенский.

Он разрушил армию, надругался над военною наукою, и за то я презирал и ненавидел его.

А вот иду же я к нему этою лунною волшебною ночью, когда явь кажется грезами, иду, как к Верховному Главнокомандующему, предлагать свою жизнь и жизни вверенных мне людей в его полное распоряжение?

Да, иду. Потому что не к Керенскому иду я, а к Родине, к великой России, от которой отречься я не могу. И если Россия с Керенским, я пойду с ним. Его буду ненавидеть и проклинать, но служить и умирать пойду за Россию. Она его избрала, она пошла за ним, она не сумела найти вождя способнее, пойду помогать ему, если он за Россию…

Вот о чем грезили,