Неизвестен Автор - От Советского Информбюро - 1941-1945 (Сборник) Страница 41

Вот говорит Берлин. Он нам сообщает, что дивизия, в которой мы находимся, "уничтожена храбрыми вюртембержцами". Странно - мы не заметили, что наша дивизия уничтожена. А вюртембержцы?.. Я видал сегодня этих "храбрецов". Их вели в тыл. Один из них горячо мне доказывал: "У меня два дедушки рабочие и одна бабушка работала на фабрике. Я могу сказать их имена..." Он думал, что во всем свете люди интересуются одним: генеалогией.

Поворачиваю рычаг. Говорит дружеская станция. Она сообщает, что наши части заняли столько-то городов, и приводит названия. Я понимаю нетерпение зрителей. Но до чего, видно, не представляют там характера этих боев...

Сегодня на этом участке не занято ни одной деревни. Но сегодня на этом участке обнаружена еще одна немецкая дивизия, подвезенная из Франции. Если друзья издали не видят плотности немецкого фронта в России, может быть, они заметят поредение немецких гарнизонов на побережье Атлантики?

Впрочем, эти рассуждения выпадают из описания военного корреспондента. Что добавить? Что сейчас снова началась атака. Наши части дошли до развалин церкви. Вероятно, утром немцы будут атаковать. Бойцы говорят, что возле крайних домов они насчитали четыреста немецких трупов. Война продолжается.

Март 1942 года

...Наши войска продолжали теснить немецко-фашистские войска на запад... Наши части заняли город Можайск.

Из сообщения Совинформбюро

20 января 1942 г.

Петр Павленко

Сибиряки

Они прибыли в разгар великой битвы за Москву. В вагонах, запорошенных снегом, звучало неторопливо: "На тихом бреге Иртыша сидел Ермак, объятый думой". Из вагонов на жестокий мороз степенно выходили в распахнутых ватниках, в гимнастерках с раскрытыми воротами, деловито умывались на ледяном ветру.

- Однако климат у вас легкий, - говорили москвичам Покровительственно. Обтирались снегом до пояса. - Снежок холодит, снежок и молодит. Снегом мойся -никакого этого вашего обморожа не будет.

И в эту же ночь зазвучал сибирский говор на дорогах к западу от Москвы. По деревням Подмосковья разнеслось сразу:

- Сибиряки подошли!

Они ударили по немцу с ходу. Пехотинцы, разведчики, артиллеристы, они влили в ряды защитников Москвы свежую сибирскую мощь. Заскрипели лыжи, привезенные из родной тайги. Заработали таежные охотники-следопыты.

В одних ватниках, скинув шинели, ударили в штыки пехотинцы.

- Сибирь - грудь нараспашку! - говорили о себе с гордостью.

Медленен, даже угрюм и неразговорчив сибиряк, когда делать нечего. Но в бою нет злее, упорнее и веселее его. Опасность захватывает его целиком, и весь он в ней.

Сибирский говор промчался за Кубинку, раздался у Волоколамска, где сибиряки-артиллеристы громили немецкие дзоты, и прозвучал у Наро-Фоминска и Рузы и дальше к Можайску, и еще за Можайск - на запад.

Немцы очень быстро узнали о приходе сибиряков, вернее, почувствовали его на себе. Входя в деревню, обязательно расспрашивали жителей - не сибиряки ли тут действуют. Качали головами, если оказывались сибиряки. Да как тут не закачать?

- Зимою и конь того не осилит, с чем сибиряк справится, - говорит лейтенант Анатолий Кузнецов, разведчик из дивизии, которой командовал славно погибший полковник Виктор Иванович Полосухин.

На карте лейтенанта, размеченной незадолго до своей гибели покойным командиром, только и есть что стрелки, ведущие в немецкие тылы.

- Я у них, подлецов, во втором эшелоне абсолютно свой человек, все тропки знаю. Лес! Меня в нем не возьмешь...

Как-то тридцать два его разведчика с младшим лейтенантом Карепиным трое суток пробивались лесом к штабу немецкой дивизии.

Разведчик огромного таланта и редкой изобретательности, любитель рукопашного боя, Карепин носил прозвище "шумового мастера".

- Вперед идет, - говорили о нем, - как лисица, снега не пошевелит, а назад прет, как медведь. Такого шуму даст, у немцев в ушах скребет. Они уж знают. "Сибырак, сибырак!" - закричат и скорее мордами в снег.

Трое суток с боями прорывался Карепин к пункту, где рассчитывал найти штаб немецкой дивизии. Трое суток сбивал немецкие дозоры, уходил от преследования и наконец ворвался в штаб.

Штабную избу забросали гранатами, охранение разогнали. Ведя бой, собрали в охапку все штабные документы, запихали их в семь портфелей и один чемодан и с этим грузом, отбиваясь от немецкой комендантской роты, снова три дня возвращались к себе. По дороге взорвали у немцев мост.

Напорист и азартен в бою сибиряк. Любит взять он, что не дается сразу, хорош на тяжелое дело.

Старший сержант Кудашкин отправился с двумя бойцами добывать "языка". Немцы укрепились на берегу реки. Кудашкин с бойцами подполз с противоположного берега. У него был автомат, у бойцов - винтовки. Видят на берегу блиндаж, у блиндажа пулемет, а рядом с ним, точно заяц, прыгает немецкий часовой.

Кудашкин говорит:

- Этого положим на месте. Вылезет из блиндажа второй - и его положим, а третьего - их тут трое, не меньше, -третьего в ноги, чтоб не ушел, и возьмем его в качестве "языка".

Кудашкин начал действовать.

Часовой упал, не шевелится. Замертво упал и второй, третьему дали, как условлено, по ногам. Только двинулись к речке, как выскочил из блиндажа четвертый, бросился к пулемету и открыл огонь. Старшего сержанта Кудашкина ранило в локоть левой руки.

Пришлось отойти, залечь в снег.

Бойцы говорят:

- Товарищ старший сержант, идите во взвод, перевяжитесь.

- Нет, я его так не оставлю, - отвечает Кудашкин. - Меня уж злость взяла, я его так не оставлю.

А четвертый немец палит, головы от снега не поднять. Лежат.

Один из бойцов замечает, что в тыл к ним тихо заходит пятерка немцев. Медленно идут гуськом по глубокому снегу, внимательно всматриваясь в местность.

- Ну так мы этих и возьмем, - решает Кудашкин. - Я бью головного, вы второго и третьего, а последних двух испытаем. Либо залягут, либо побегут, тогда и посмотрим, как с ними быть.

Первые три немца пали замертво, уцелевшие сначала легли, а затем панически побежали назад.

Кудашкин вскочил.

- Хальт! - закричал он. - Сдавайся!

Двое немцев подняли руки. Разведчики повели их в штаб.

Но, придя в штаб и ожидая перевязки, Геннадий Кудашкин опять вспомнил того пулеметчика, что прострелил ему руку, и злость, совсем было утихшая, снова поднялась в нем.

- Я его, гада, все-таки так не могу оставить, - сказал он тем двоим бойцам, что ходили с ним. - Сходим-ка еще раз. Надо его успокоить.

Не ожидая, когда его перевяжут, вернулся Кудашкин к реке. Немец прыгал у пулемета и хлопал руками по бокам. Кудашкин узнал его - это был тот самый, что ранил его. Он внимательно прицелился, и немец навсегда перестал прыгать на русском снегу.