Павел Перец - От косяка до штанги Страница 41

Несуразное и головоломчатое название White Cannibal dance следовало убить. Мы заперлись в квартире на улице Лизы Чайкиной и поклялись, что не выйдем оттуда, пока не будет придуман новый лейбл. Я, Кирилл, Сашечка, Сенников и Серега сидели с сосредоточенными лицами банковских служащих, производящих выплату по счетам, периодически высказывая всякую хрень, типа «Чук и Гек». Ничего более кретинического, чем «Улитки» в голову не пришло (первоначальная версия звучала как «Великий поход перуанских улиток против северных штатов»). С таким же успехом можно было называться «Лягушечки», особенно учитывая тот факт, что музыкальным ориентиром стал хардкор. Когда я поехал в «Там-Там» забивать концерт, то лишний раз удостоверился, что Гаккелю приходилось сталкиваться и не с такими идиотскими идеям. В лексике Павлика тогда присутствовала лингвистическая троица детского сада (ребзя, тубзик, зыка), коей были нашпигованы все фразы в нашей компании.

– Сева, – сказал я. Мы раньше назывались White cannibal dance, но теперь называемся зыка – «Улитки».

– «Зыка улитки», – проговорил Сева, записывая нас к себе в тетрадь.

Первый концерт был намечен на первое апреля. На этот же день было намечено открытие новой «Горы».

Петрович предложил всем акционерам ООО «Гора» произвести реконструкцию помещения, отреставрировать большой зал, сделать внизу техно-клуб «Нора» и зажить припеваючи. Персонал, полный энтузиазма, рьяно взялся за дело. Строительные материалы воровались, рабочая сила была даровая (сами и строили), в итоге ничего, кроме «Норы» не построив. Первого апреля произошло торжественное открытие с участием немыслимого количества групп. В анонсах было завялено, что клуб предстанет в новом обличие, с новыми территориями для релаксации, и прочие сказки Андерсена. Ничего это не произошло, публика вляпалась в еще не высохшую краску, и, как правильно заметил кто-то на «Радио Катюша», это была самая-самая первоапрельская шутка. Затем в большой зал въехал «Полигон» – музыкальный трест Паши Клинова, ныне продвигающего «Психею», «Нора» отошла «Двум самолетам», а «Гора» как таковая являла собой пародию на клуб.

«Там-там» накрылся медным тазом, буквально через неделю после того, как мы дали в нем первый концерт с новым названием. Директор Fishfabrique Паша Слон рассказывал, что у них с Рыбой, тогдашним совладельцем Fishfabrique была бумага от полномочного представителя президента – примерно такая же, как в фильме «Три мушкетера»: подателю сего можно все. Они пришли с этой бумагой к Севе, но Сева замялся.

– Знаете, ребята, что-то я устал, – сказал он, и клуб «Там-Там» стал достоянием истории.

«Гора» же постепенно, по-динозаврьи вымирала, и сдохла окончательно, откинув копыта в виде оставшихся в ней музыкальных деятелей. Сенников, когда его задрало заниматься альтруизмом неизвестно во имя каких великих целей, свалил. Петрович перед отъездом в Америку продал свою квартиру сразу двум клиентам, и, получив бабло, умотал в Штаты, оставив клиентов разбираться друг с другом. Я же старался не пить. И у меня это получалось.

Первейшая и наиглавнейшая сложность для меня состояла в том, что в музыкальной среде все поголовно курят куришку и бухают бухашку. Вторая сложность – в большинстве клубов с музыкантами тогда принято было расплачиваться пивом. Пиво, полученное за свое выступления, это не пиво, купленное в ларьке – его грех не выпить. Не жравшему три дня положи на пол кусок мяса, и он будет испытывать те же муки, что испытывал я, отказываясь от честно заработанных батлов.

В один из концертов в «Арт-клинике», что располагалась во флигеле рядом с домом на «Пушкинской, 10», какой-то хрен предложил прорекламировать пиво с откручивающейся крышкой, типа Miller. Tequilajazzz, которых мы разогревали, не стали выеживаться на сцене, ради сраной упаковки слабого алкоголя. Мне же и хотелось, и не моглось. Я терзался, как Анна Каренина. В итоге открыл на сцене бутылку, но пить не стал.

Каждый раз тело получало телеграмму от разума, что завтра тренировка (или что она была вчера), соответственно пить нельзя никоим образом. Памятуя о том, что мышцам нужен белок, Павлик потреблял кефир в немыслимых дозах, успокаивая себя тем, что в нем тоже есть спирт, таскал его с собой в бары и пил из пол-литровых кружек.

Первые два года после того, как я сознательно отказался от прежнего образа жизни, и стал заниматься спортом, мой организм пытался понять: это всерьез, или так, рекламная пауза. Он потихоньку перестраивался. Было чрезвычайно тяжело, прежде всего, психологически. Каждый раз, когда на столе оказывалась бутылка водки, я готов был задвинуть свой тренажерный зал куда подальше и набухаться в стельку, чтобы вползти этой стелькой в ботинок привычного кайфа. Try walking in my shoes. Тем паче, что компания всегда была теплее некуда, просто пышущая жаром печка с изразцами, а не компания. Бывало, что я не выдерживал.

Раз с Жекой мы дернули хорошенько в «Горе» и поехали к Сенникову. Постояли в Александровском парке возле метро «Горьковская», наблюдая, как кроны тополей чернеют под мощной струей жидкости, бывшей до попадания в организм пивом и водкой. Созерцание деревьев было нарушено появлением служителей правопорядка. Нас посадили в обезьянник рядом с Сытным рынком, он выглядел, как натуральная клетка в зоопарке – с луной в решетчатом потолке. Потом запихнули в задницу автомобиля «УАЗ» и повезли в вытрезвитель. По дороге я пытался неровным голосом вещать о правах человека, пока мне крикнули:

– Заткнись!

В вытрезвителе нас осмотрела тетенька-врач и отправила в отделение. Там, как водится, вся наша наличность была изъята в фонд голодающих хомячков Новой Зеландии, и, промурыжив час, нас отпустили. У Сенникова были уже ночью. «Пить вредно, и небезопасно», – думал Павлик, засыпая.

Я начал совершать вечерне-ночные пробежки. Более искушенные в данного рода вопросах люди подсказали, что утром бегать нежелательно. Поэтому поздним вечером, когда все наркоманы Веселого поселка ловили очередной приход и смотрели на мир предельно суженными или расширенными (в зависимости от того, чем они ширнулись) зрачками, я бежал. Бежал от своего прошлого, от своего бывшего «я», бежал по газонам, лавируя между миниатюрными пирамидками собачьих фекалий, потому что по асфальту бегать вредно. Ступням требовалась мягкая земля. Вокалист должен бегать. Это меня подстегивало еще больше. Я пытался почувствовать движения живота, чтоб потом вспомнить об этом во время пения.

После пробежек, приняв душ, я стал замечать, что ощущаю себя по-новому, что это тоже своего рода приход, который помогает адаптироваться к реальности. Мысли прочищаются, если они были нефтью, то стали бензином, и теперь у мозга есть топливо.