Вячеслав Фетисов - Овертайм Страница 42

Так прошел для меня сезон 1993–94 годов.

А теперь вернемся в Москву начала 1989-го. Я хочу рассказать подробности о «проблеме Малковича».

Итак, я бьюсь за свой отъезд в Америку, но ничего не получается. То же самое происходит и с другими ребятами нашей знаменитой «пятерки», исключая, конечно, Лешу Касатонова. У нас был общий приятель, он и сейчас жив-здоров, интересный, неординарный человек — Лева Орлов. В свое время — диссидент, потом Лев отсидел, говорили, что за антисоветчину. Как-то родственники-музыканты познакомили Льва со своим западным импресарио Малковичем. А надо сказать, что в нашем дерганом отъезде Лев активно участвовал, как мог поддерживал меня, ребят и всячески старался нам помочь. Почему-то Орлов решил, что этот импресарио может мне быть полезен.

Малкович прибыл в Москву и предстал перед нами таким добрым американским дядюшкой, который сделает все возможное и невозможное, чтобы мы уехали. Он сказал, что для него наш отъезд станет делом чести, так как мы боремся за справедливость и свободу. Но мы должны подписать с ним контракт (составленный только по-английски, хотя никто из нас тогда английского не знал). Лева тоже общался на этом языке, как говорят, со словарем, но мы, нормальные советские люди, конечно, подписали с Малковичем контракт. Как потом уже выяснилось, он по нюансам оказался настолько кабальным, что не соответствовал никаким американским стандартам. Получив контракт, Малкович исчез и, естественно, ничего с его стороны не делалось.

Весь смысл нашего договора с Малковичем заключался в двух главных пунктах. Первый: «Совинтерспорт» не должен никак фигурировать в наших контрактах с НХЛ. Второй: Малкович, много лет работавший с солистами Госконцерта, сам пробьет нам дорогу на Запад по отработанной с выдающимися советскими музыкантами схеме. Естественно, он никаких других возможностей не знал и не мог знать, так как работал с государственной организацией. В итоге, когда он вновь появился в Москве, то первое, что сделал. — предложил нам сотрудничать с «Совинтерспортом».

Когда же в «Совинтерспорте» узнали, что я пригласил в Москву Лу Ламарелло и буду сам, без государственных посредников, подписывать контракт, то они тут же вызвали менеджеров «Калгари» и «Ванкувера», заинтересованных в Макарове и Ларионове, и торжественно перед корреспондентами подписали их бумаги, отобрав таким образом у ребят половину заработка, так как понимали, что еще немного, и этого они лишатся. На этом мероприятии оказался и Малкович, который благодаря нашей наивности тут же пошел со своими процентами в контракт Сергея и Игоря, повторяю, даже не ударив для нас палец о палец.

Более того, пользуясь нашим незнанием западных реалий, он нас обманул, причем жестоко. Малкович записал себе как агенту 25 процентов от суммы контракта. Хотя, как я потом узнал, импресарио больше десяти, как правило, не имеют. Но дело даже не в музыкальных импресарио, пусть у них другие цифры, но в хоккее таких процентов сроду не было. Может быть, они есть у боксеров, но там другое дело, там разовые призы, измеряемые десятками миллионов. Малкович пообещал также устроить Ладу на работу в модельное агентство, уверяя, что контракты у нее будут сумасшедшие, обещал договориться с издателями и выпустить мою книгу. Конечно, мы, приезжавшие раз в год на пару недель в Америку, да еще под контролем, слушали его развесив уши. Он мне рассказывал, что встречался с Горбачевым (потом повторил эту байку в суде), без доказательств, одни слова. Но потом, когда понял, что с советской системой ему не сладить, он мне сказал: «О’кей, если ты найдешь свою дорогу, успехов тебе, парень, но я тебе помочь не смогу».

Но когда я уже приехал играть в НХЛ, он, наверное, решил, что с меня можно так же легко получить деньги, как с Крутова, Макарова и Ларионова. Он с их контрактов снял огромные суммы. Ребятам пришлось расплачиваться только потому, что Малкович присутствовал у них при подписании контракта, тем самым как бы став их официальным агентом. Но у меня его, слава Богу, не было. У ребят он присутствовал при всех переговорах, хотя его позиция создавала то, что называется конфликт интересов, потому что Малкович одновременно представлял и «Совинтерспорт», и игрока, что вообще нонсенс. Они быстро договорились, и все получилось замечательно. Малкович 25 процентов получил от «Совинтерспорта» и, по-моему, 10 — от игроков.

Подав на меня в суд, Малкович, по сути дела, ничего не терял. Он даже адвоката нанял не на конкретную сумму, а на долю с того миллиона, который он у меня собирался отсудить. Ему процесс не стоил ничего, в отличие от меня и «Дэвилс». Ничего не теряя, этот старичок мог выиграть много. Поэтому он спокойно пошел в суд и, скорее всего, не сомневался, что в Америке я у него никогда не смогу выиграть, тем более, он имел мою подпись в нашем контракте. Но не обломилось.

Закончился этот сезон для «Дэвилс» неплохо. Команда проиграла только в полуфинале в седьмой, последней, игре «Рейнджере», который в том же, 94-м, выиграл Кубок Стэнли. В его составе было четверо русских хоккеистов, получивших первыми перстни за победу в Кубке: Немчинов, Зубов, Ковалев, Карповцев.

Решающий, седьмой, матч в Нью-Йорке мы проигрывали 0:1, на последней минуте сняли вратаря, забили гол, счет стал 1:1. Потом два периода овертайма, причем голевых моментов у нас было больше. И как раз я оказался невольным организатором победного гола «Рейнджере» в наши ворота. Шайба находилась у меня, я ее выбросил из зоны и попал в спину кому-то из игроков «Рейнджере», он бежал к скамейке на смену. Шайба взмыла вверх и по совершенно непонятной траектории опустилась в угол площадки, к ней первым успел Стефан Мато, он летел со смены, подхватил, объехал вокруг наших ворот (я уже поехал меняться, не сомневаясь, что шайба вышла из средней зоны). Направляясь к скамейке, я увидел, что происходит на площадке, побежал обратно к воротам, стараясь выбить у Мато в падении шайбу… А она попала в мою клюшку, от моей клюшки — в клюшку нашего вратаря и — в ворота!

Стечение этих нелепых обстоятельств как итог сезона вместе с судом. Так я закончил свой пятый год в НХЛ.

Кстати, в этой серии мы играли с «Буффало» знаменитую игру — семь периодов: три основных и четыре овертайма! Доиграли до седьмого периода, а счет — 0:0. Вратари стояли выше всяких похвал. Свисток на седьмой период прозвучал после двух часов ночи, а матч мы начали в семь. Закончили же его около трех ночи. Седьмой, решающий матч должен был состояться дома, по сути дела, на следующий день, потому что, пока мы прилетели в Нью-Джерси, уже было пять утра.

Но эта игра с «Буффало» стоит отдельного рассказа. Первое мое необычное ощущение заключалось в том, что я устал пить, а пить надо много — страшно, если организм останется обезвоженным. К тому же тренер больше не выпускал после основного времени одного из защитников-ветеранов, потому что тот занервничал. Следовательно, на оставшихся падала дополнительная нагрузка. Потом я уже пил, как автомат. В перерывах все раздевались догола, надевали свежее нижнее белье, потому что форма пропотела и промокла насквозь. А дополнительные периоды проходили почти без остановок, реклама в овертаймах не предусмотрена. После двух овертаймов у нас уже не было лишних комплектов белья, мы заняли его у «Буффало».