Петр Астахов - Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка Страница 42

Еще более серьезные последствия ожидали бы, в случае разоблачения, самого Павла.

К кому и зачем ездил Павел в Берлин? Почему он никогда не рассказывал о делах своих? Поездки его были окутаны конспиративным туманом, я ждал откровенного разговора, но он так и не состоялся.

У меня создавалось впечатление, что он ищет в Берлине контакты с людьми из Союза и что попытки эти не безуспешны. Он ничего определенного не хотел вносить в мои догадки. Я ждал своего часа и хотел дожить до этой минуты, когда все тайное станет явным. Меня охватывало чувства гордости, что я близок к этому таинственному человеку, своим поведением так похожего на разведчика.

Павел поддерживал хорошие отношения с двумя пленными советскими генералами — оба генерала тяжелоранеными попали в плен под Вязьмой осенью 1941 года. Лукин — бывший командующий армией. Прохоров — начальник артиллерии в армии Лукина. И тот и другой, оказавшись в Вустрау, заняли принципиальную позицию: решительно отказались от занятий в Цитенгорсте и поездки на Восток. И тем не менее, при таком отношении к лагерю, генералы пользовались уважением лагерной администрации. У них был избранный круг посетителей, так как свою позицию к немцам они не скрывали и ждали своей участи. В конце 1943 года их убрали из Вустрау и определили в офицерский лагерь в город-крепость Метц на немецко-французской границе.

Павел хорошо отзывался о генералах, но его характеристики были очень поверхностны и ничего конкретного о дальнейших планах и намерениях не говорили. Я без его слов знал, «что это наши люди», понимал, что они и здесь оставались коммунистами и до последнего вздоха отстаивали эту идею и принадлежность к ней.

Пока я работал в Берлине, Павел получил назначение на работу в Wartegau — в бывшую Польшу, в город Лодзь. Его определили физруком в лагерь кавказских легионеров. Когда мы через какое-то время снова встретились в Вустрау, он не стал рассказывать о характере работы, но смысл ее стал понятен без слов — сделать все возможное, чтобы лагеря не стало. В начале 1944 года до Вустрау дошел слух, что большая группа легионеров-грузин, захватив оружие, ушла в отряды польского сопротивления. Возможно, что эта акция не прошла без участия Иванова.

Но это все мои догадки и предположения. Свет на конспиративную деятельность могли приоткрыть лишь его показания и материалы следственного дела, а их у меня нет.

После очередной нашей встречи в Вустрау, куда я сам приехал в начале 1944 года, я услышал еще некоторые подробности из жизни фрау Ленц.

Я узнал, что после долгих сомнений Зигрид пришла к решению прекратить встречи и уехать на продолжительное время из Вустрау. Свой отпуск она решила провести в Париже, где в ту пору хозяйничали немцы (не знаю, что делал там в это время Крупович). Иванов мне рассказывал, что между Ленц и Круповичем существовали близкие, доверительные отношения. Комнаты Ленц и Круповича в жилом бараке в Вустрау находились рядом. Я думаю, что в тайной связи Иванова и Ленц немалую роль и поддержку оказывал Крупович.

Посредником стал он и теперь, когда Зигрид встретила его в Париже, она открыла Круповичу причину, которая вела её во Францию, рассказала о своих попытках претить далеко зашедшую связь с Ивановым.

— Я делала все, что могла, чтобы забыть Павла, но ничего не получилось… Помогите мне, я знаю, Вы близки с ним, — обратилась она к Круповичу.

Зигрид вернулась в Вустрау с так и не развязанным узлом, он стал еще туже затягиваться, и тогда решение «была не была» вступило в силу.

Крупович и я были близки с Павлом.

Я задавался вопросом: «Как бы поступил я с Зигрид на месте Круповича?» Мне было бы трудно разорвать их союз. Во мне всегда боролись человеческие начала. Мой разум уступал место эмоциям. Последнее и решительное слово в этой истории, как мне казалось, принадлежало Иванову, и он отдавал явное предпочтение Ольге.

Выбор этот казался справедливым, но я тяжело переживал такое решение. На моих глазах проходила эта история «трех», я знал много подробностей от самого Павла, все трое были знакомы мне не по рассказам, и я имел право на особое мнение. И оно было иным: Зигрид ждал впереди хорошо рассчитанный плевок в душу.

В Павле Зигрид нашла много достоинств. Знакомство и сближение помогли открыть духовное богатство его незаурядной натуры. Ей так хотелось полного единства и понимания, что она, не зная ни одного русского слова, вдруг заговорила и даже запела наши песни. Я и теперь слышу ее приятный грудной голос, выводящий знакомую мелодию и русские, с заметным акцентом, слова:

«Мой костьер в тумане светит,Искры гаснут на-а льету,Ночью нас никто не встрэтит,Мы простьимся на мосту…»

Она понимала содержание песни и напевала ее, желая сделать ему приятное. Когда он рассказывал об этом, я понимал, что он и впрямь благодарен ей.

В этот период Зигрид играла двойную роль: на людях и дома. Война уже приближалась к границам Германии, но еженедельный киножурнал «Wochenschau» продолжал передавать солдатские марши и героику фронтовой жизни.

Трезвые граждане, объективно оценивающие ситуацию на фронте, понимали, куда катится война. Понимала это, как мне кажется, и Ленц. Больше того, она возлагала надежды на свое будущее с Павлом, явно рассчитывая на супружество. Она отбрасывала другие варианты, но не знала многих обстоятельств, не знала планов Иванова и, вероятно, ничего не знала о связи Павла с Ольгой.

Ее отъезд в Париж позволил Иванову еще чаще видеться с Ольгой. Он не хотел оставлять ее в Берлине одну и был занят ее устройством, прощупывая возможность и ее выезда.

Но его волновала и судьба близких ему друзей. Павел говорил, что возвращаться домой теперь, по крайней мере глупо, так как возвращение связано с непредсказуемыми последствиями. Когда вспоминаешь его рассуждения, понимаешь, как трезво он оценивал обстановку и выстраивал свои доводы. Он, в частности, предупреждал, что принадлежность к лагерю Вустрау может стоить нам лишения свободы или штрафбата. Там, на фронте, никто с нами не станет разбираться, — обстановка не та. Могут и «шлепнуть».

Разговор там будет коротким: «Расскажи о своей преступной деятельности! От кого получал задание? Признавайся, Иуда, кому служишь?» И далее все в том же плане.

Как же он представлял тогда наше возвращение, что для этого нужно было сделать? Чтобы заслужить доверие у своих, нужно было бы очевидное доказательство активной борьбы против немцев. Без нее никто не станет верить и вникать в обстоятельства.