Петр Столыпин, который хотел как лучше - Александр Иванович Колпакиди Страница 42

Однако и с этим проектом произошло поначалу то же, что произошло с проектом о свободе вероисповеданий. Статьи проекта, одна за другой, проходят как по маслу. Никто не возражает, в том числе и Шванебах, невзирая на мои обращенные к нему знаки: «Что же, мол, вы!»

Опять пришлось мне выступить первым, но постарался я говорить мягко и пока что коснуться не всего проекта вообще, а какого-то отдельного, обсуждавшегося в ту минуту, правила его.

В защиту проекта выступил Коковцов, обсуждавший многие проекты с точки зрения того влияния, которое произведет их принятие на биржу.

Начал он с заявления, что евреев не любит и признает тот разнообразный вред, который они приносят, «но, — продолжал он, — я убедился, что всякие меры относительно евреев совершенно бесполезны. Евреи настолько ловки, что никакими законами им путь не преградишь. Совершенно бесполезно запирать им куда-либо двери — они тотчас находят те отмычки, при помощи которых двери эти можно отворить. В результате получается бесполезное раздражение еврейства, с одной стороны, и создание, с другой, почвы для всевозможных злоупотреблений и вмешательства со стороны администрации и полиции. Законы, стесняющие евреев, дали не что иное, как доходные статьи для разнообразных агентов власти».

Оставить без возражения такое странное рассуждение я был не в силах.

— Первый раз слышу, — заметил я, — что если где замки не действуют, ибо их открывают отмычками, то их надо просто снять. Одно из двух: или присутствие евреев безвредно, и [следует] в таком случае упразднить все установленные по отношению к ним правоограничения, и в первую очередь упразднить черту еврейской оседлости, или, наоборот, они являются разлагающим элементом, и в таком случае, если навешенные против них замки недействительны, то [нужно] заменить их засовами или чем-либо иным, отвечающим цели.

Первое, быть может, самое лучшее. Население страны, в том числе и наша интеллигенция, лишенная механической защиты от засилья еврейства, поневоле выработает в себе самом силу сопротивления, как это уже произошло в значительной степени в пределах черты оседлости. Перестанет умиляться их участию и наша интеллигенция, испытав сама силу еврейского засилья, хотя бы, например, в школе. Принятие частных мер в смысле уравнения прав евреев с правами остальных граждан может иметь только отрицательные результаты. Оно не удовлетворит евреев, не ослабит их революционности, но зато придаст им лишнее орудие, даст большую возможность бороться с правительством. Всем известна та роль, которую играло еврейство в продолжение смуты. Что же, в награду за это им предоставляются льготы?!

Вслед за этим в прения вступили и другие из присутствующих, причем сразу обозначились два резко противоположных лагеря. Столыпин поначалу как будто защищал проект, но затем видимо смутился и сказал, что переносит решение вопроса на другое заседание.

Мои возражения, быть может действительно слишком резкие, по-видимому, раздражали господ министров, и это тем более, что к их составу я не принадлежал, а продолжал присутствовать на большинстве заседаний Совета лишь по установившемуся со времени Горемыкина, специально этого пожелавшего, обыкновению. Заметив это, я на другой же день сказал Столыпину, что опасаюсь, что мое участие при рассмотрении вопроса о льготе евреям может иметь обратное действие тому, которое мне представляется желательным, а посему на следующем, посвященном этому вопросу заседании Совета участия не приму, ему же считаю своим долгом высказать еще раз подробно те мотивы, по которым мне представляется принятие внесенного им проекта во всех отношениях вредным.

На следующем же заседании, на котором я не был, произошло следующее. Ранее чем приступить к обсуждению проекта, члены Совета по предложению Столыпина решили, что в этом вопросе меньшинство Совета подчинится большинству, на чем бы оно ни остановилось, иначе говоря, что журнал Совета по этому делу будет представлен государю с единогласным мнением. Обыкновенно при разногласии в Совете министров государю представлялись оба мнения — большинства и меньшинства, и от Николая II зависело утвердить любое.

Пришли к упомянутому решению из следующего весьма правильного соображения, а именно нежелания перенести на царя ответственность за то или иное решение этого вопроса. Действительно, если бы государь согласился на признание за евреями некоторых новых прав, то это неминуемо вызвало бы неудовольствие всех правых кругов общественности; наоборот, если бы он их отклонил, вопреки мнению хотя бы части правительствующего синклита, то это усилило бы злобу против него еврейства, чем пренебрегать не следовало. Правда, дела, проходившие в Совете, содержались в тайне, но тайна эта была весьма относительная, и заинтересованные круги всегда умудрялись тем или иным путем быть в курсе того, что там происходило.

Результат получился, однако, совсем неожиданный. Большинство Совета проект одобрило, причем самое любопытное, что в числе меньшинства был Столыпин, сам внесший проект на обсуждение господ министров, а государь, невзирая на единогласное мнение Совета, не утвердил его, поступив, таким образом, как бы вопреки всему составу правительства и приняв, следовательно, всецело на себя всю ответственность за его неосуществление.

По поводу отклонения этого проекта по Петербургу ходили разные версии. Рассказывали, что тут главную роль сыграл тот самый Юзефович, который был одним из авторов манифеста об укреплении самодержавия; говорили, что сам Столыпин советовал царю его не утверждать. Были и другие версии; какая из них справедлива, я не знаю.

В течение сентября, октября и ноября 1906 г. правительство было охвачено реформаторским пылом. Извлечен был список дел, составленный при Витте комиссией А. П. Никольского, предположенных для представления в Государственную думу. Рассматривались не только проекты, предложенные на утверждение по ст. 87 Основных законов, т. е. без участия законодательных учреждений, но и такие, которые заготовлялись для утверждения в нормальном законодательном порядке, но, странное дело, почти ни один из них законной силы ни тем, ни другим путем не получил.

Припоминаю рассмотрение в Совете проекта подоходного налога, реформы, осуществленной лишь в 1915 г., уже во время войны. Проект докладывал тогдашний товарищ министра финансов Н. Н. Покровский, но Совет министров просто-таки с ним не справился. Да оно и немудрено. Кроме Коковцова, внесшего проект, и государственного контролера Шванебаха, с экономическими вопросами, и в частности, с податными системами, решительно никто из членов Совета знаком не был. Обсуждение проекта приняло поэтому, во-первых, хаотический характер, за полным неумением Столыпина вести деловые заседания, а во-вторых, высказываемые суждения составляли какую-то странную смесь обывательщины с архаичностью.

Во что вылилась дальнейшая деятельность Совета министров при Столыпине, как он готовился встретить Вторую Государственную думу, собравшуюся 1 февраля 1907 г., я не знаю. В декабре 1906 г. надо мною было наряжено следствие по делу