Прасковья Орлова-Савина - Автобиография Страница 42

Вот у этой-то Map. Егор, был великолепный турецкий костюм: белая тюлевая юбка, голубые атласная чалма, бом-бетка и шаровары, и все вышито серебром. Чрезвычайно красиво и богато и, надо сказать правду, ко мне очень шло: мой костюм был лучший и все любовались! Даже когда мы подошли к правой стороне, где царская ложа, государь обратил внимание и спросил директора. А мои завистницы, Репина, Панова, Совицкая, стоят сзади одетые в домино и вслух бранят меня, что я нарочно выставляюсь, чтобы прельстить. А я, напротив, как заметила, что государь смотрит, говорю Степанову, с которым ходила под руку по сцене: «Пойдемте, зачем вы остановились?» — «Да как же мы смеем идти, когда государь обратил на нас внимание». Когда в конце галопа мы летим вперед и подле самой рампы кавалер приподнимает свою даму и перекидывает справа налево, а наша пара — в первой линии — была крайняя к царской ложе, то Степанов, приподняв меня очень высоко, довольно громко сказал: «Яко до царя вас подымем!» Я испугалась, но Сг. заметил, что государь улыбнулся. Вот потому, я думаю, он улыбнулся и при встрече со мною в Петергофе, зная, что я в Москве первая драматическая актриса, а он видел меня как танцовщицу. «Вы приехали посмотреть Петербург и полюбоваться нашими артистами?» — прибавил государь, указывая на стоявшую тут m-me Аллан, и начал ей говорить по-франц., что я первая московская драм, артистка. Следствием этого милостивого внимания было то, что после спектакля, за ужином, все оказывали мне особенную любезность.

В бенефисе брата я играла в вод<евиле> Ленского «Муж — каких мало и жена — каких много». Прелестная В. Н. Аоенкова играла первую роль жены, а я вторую — ее знакомой. Да простит мне добрая память о ней, что я расскажу не то что дурной, а чисто женский ее поступок со мною.

Только что я приехала — она была так внимательна, что прислала спросить, какого цвета у меня будет платье, чтобы она могла надеть не дисгармонирующий цвет. Прибавляя, что она из своего гардероба может выбрать, а я, вероятно, для одной роли привезла и платье одно. Я, поблагодарив ее за внимание, послала сказать, что у меня платье белое, кисейное. И что же я вижу? На В. Н. прекрасный белый атласный капот, отделанный пунцовым атласом. Прекрасная шляпка, белая с красным пером, и красный кашемировый платок, с белой ангорской бахромой… а действие летом, на даче. Увидя меня, она немного сконфузилась и начала оправдываться в костюме, слагая вину на горничную: она живет на даче, приказала горничной, но она не поняла и проч. Я не дала ей договорить, поцеловала ее, и тем все кончилось. Хотя публика очень любила свою любимицу, но и меня принимали и вызывали прекрасно! Еще были 2 сцены из 4 акта «Гамлета», когда Офелия сумасшедшая. Ну тут я не боялась соперничества. Мне еще в Москве многие говорили, что, несмотря на талант и все достоинства Асенковой, она гораздо ниже меня в этой роли. Все знали, как она была неподражаема в комедии и водевиле, так слаба в драме, особенно в трагедии. Когда при начале спектакля мне принесли прекрасный венок и букет из полевых цветов, то я попросила принести мне чистой соломы и, свив из нее венок, выдернула несколько цветов, украсила ими солому, что было натуральнее и приличнее сумасшедшей. Помню как В. Н. и учитель ее И. И. Сосницкий стояли за первой кулисой и следили за моей игрой. Надо сознаться, что и я употребила все усилия, чтобы не ударить лицом в грязь. Прежде всего занялась внешностью; приехав с репетиции, мне вымыли мои длинные золотистые волосы, я крепко заплела их в косы и, играя первую пиесу в чепце, не расчесывала их, но когда распустила в Офелии — они были похожи на золотистые волны, и когда со словом «Он шутил!» я захохотала диким смехом и обеими руками подняла волны волос, то публика разразилась аплодисментами, а Я. Г. Брянский, игравший короля, на грудь которого я упала с рыданием, шептал мне: «Прекрасно, моя голубушка — прекрасно!» Он был давно знаком с мужем, и он и его жена очень были к нам добры и внимательны, так же как и В. М. Самойлов и жена его. По окончании сцен из «Гамлета», во время вызовов ко мне все подходили с похвалами, и особенно И. И. Сосницкий, в дом которого мы также были дружески приняты. А В. Н. Асенкова пришла ко мне в уборную и, шутя став на колени, сказала: «Сыграть так я не могу. Прошу вас подарить мне этот венок, чтобы хотя им я походила на превосходную Офелию!» Потом был третий акт из «Горя от ума», где я представляла Н. Д. Горичеву. Это брат поставил для моего мужа, он кроме игры и прекрасно танцевал кадриль и мазурку. По этому видно, что первый мой дебют в Петербурге был очень хорош! Брат приобрел хороший сбор, а я — славу.

Тут надо упомянуть, как Бог сохранил моего мужа, м. б., от смерти. Я упоминала, что нас очень ласкали Самойловы. Мы у них обедали, и помню, что мне представили 16-летнюю Веру Васильевну, впоследствии украшение Александрийского театра, и сказали, что и она желает поступить на сцену. Я поцеловала ее в голову и пожелала успеха. Это уже не первый случай, что я как будто благословляю будущих великих артистов. Так было и с обоими братьями Рубинштейнами. Когда их отец приехал в Москву и остановился у своего старого знакомого — актера Вышеславцева, тогда последний просил мужа и меня сделать ему честь посетить его, с тем, чтобы послушать двух талантливых детей и сказать свое мнение и совет. Старшему, Антону Григорьевичу, было 8 лет, а Николаю Г. 4 года. Первый уже превосходно играл, так что я была в восторге, поцеловала его в голову и благословила ехать в П. Б., уверяя отца, что там он найдет людей, которые разовьют этот великий талант. АН. Г., только доставая носом до клавиш, уже мог сказать, в каком тоне взят аккорд, или сам ударить верно — ля, до, ми и прочие названные ноты. Господь помог им в П. Б. найти покровительницу в лице дивной, незабвенной, великой по уму и доброте ее высоч. в. к. Елены Павловны. Вся Европа знает, чем стали Рубинштейны, особенно Ант. Гр. И в заключение я должна сознаться, хотя и совестно, что с вышеупомянутого вечера я никогда их не слыхала… Теперь мечтаю, если Бог поможет быть в П. Б., добиться того, чтобы слышать этого гения! Они родятся веками. В настоящее время я знаю еще двоих: Николая Дмитриевича Дубасова в П. Б. и Анну Петровну Палибину в г. Осташкове. Последняя моя любимица и также с 3–4 лет пристрастилась к фортепиано и 8 лет уже играла в концерте, еще далеко не доставая педали. А бывало, на вечерах увижу я новые ноты и попрошу кого-нибудь из больших, ученых пианисток разыграть… они отнекиваются; я посажу мою любимицу, и она a livre ouvert[36] сыграет превосходно! Я спрошу: «Как это ты можешь, так бегло читать ноты?» Она пренаивно ответит: «Я и сама не знаю!.. Мне кажется, так надо».