Александр Пресняков - Над волнами Балтики Страница 42

- Я?.. С удовольствием. Но, думаю, они сами напишут, - с какой-то искренней, подкупающе теплой улыбкой ответил Вишневский. - Тема уж больно завидная. Прямо симфония смелости, мужества. Только она специфичная, трудная. А профессиональный писатель знаком с жизнью летчиков понаслышке. Большое, правдивое полотно здесь напишет лишь тот художник, кто с вами в военном котле поварится, с воздушной стихией сроднится. Эту симфонию нужно до боли выстрадать, собственным сердцем прочувствовать. Кто, кроме вас, ее с подлинным чувством пилота раскроет? Кто в нее вложит тот пыл, страсть и отвагу, которые вас в поднебесье на подвиг толкают?! Вы, например, обернулся он вдруг в мою сторону. - Может быть, чувствуете потребность рассказать окружающим о величии подвига ваших товарищей?

Ошеломленный внезапным вопросом, я растерялся, не знал, что ответить... Он, видно, понял мое состояние и, усмехнувшись, продолжил:

- Может, не вы, а кто-то другой. Может, не все, но один или два за перо непременно возьмутся. Это продиктуется неуемной душевной потребностью рассказать о себе, о товарищах. Такое к кому-то придет обязательно. Ну, а уж мы, писатели, если нужно, им в этом поможем...

Раздался последний звонок. Нас пригласили на сцену. Разговор прекратился. Вишневский сел рядом с Хохловым у самой трибуны. Я любовался его простым, открытым лицом, черными с проседью волосами и думал: "Вот она, глыба ума и таланта! Сколько в нем опыта, силы и знаний, уменья так цельно и ясно выложить мысль на бумагу, оживить, вдохнуть в нее душу, сделать мыслящей, говорящей. Сколько в нем воли, терпенья, усидчивости. Пишет ночами, лист за листом, день за днем, год за годом... Такое у меня не получится. Я даже матери листик один написать собираюсь неделю..."

"10 мая. Погода установилась на редкость теплая. После суровой голодной зимы ленинградцам такая весна как подарок. Мы уже загораем на солнышке. Дни стали длинные, а ночи - короткие, поэтому боевая нагрузка заметно снизилась. На ближние цели еще успеваем слетать по два раза. А если бомбим объекты в глубоком тылу, то темного времени на один полет не хватает. Приходится засветло и взлетать, и садиться.

Живем в семи километрах от аэродрома в дачном поселке у Ленинграда. На северной его оконечности, там, где Дорога жизни пересекается с другой дорогой стоит двухэтажный особнячок с резными верандочками и небольшой остроконечной башенкой. Говорят, до войны здесь в уютных семейных комнатах отдыхали работники горпищепрома. Сейчас Ленинград заблокирован фашистами, и горпищепром, наверное, ликвидирован. Поэтому домик временно заняли мы..."

Сегодня, отоспавшись после полетов, как всегда, разбрелись по просторному дачному дворику. Над поселком стояла дремотная, удивительно мирная тишина. Солнце, словно раздобрившись, жарко грело парную весеннюю землю, наливало живительной силой разбухшие, уже давшие первую зелень древесные почки. Казалось, кругом все расплавилось в душном пахучем мареве. Обнажившись до пояса, мы позагорали на садовых скамейках, подставляя палящим лучам иззябшую за зиму, иссиня-белую кожу.

"20 мая. Говорят, человек привыкает к любой обстановке. Это, пожалуй, правильно. Мы, например, уже свыклись с войной и не можем представить себя в другом состоянии. Даже наша боевая работа вошла в определенную, привычную колею, проводится по установленному распорядку. Летаем мы только ночью. Поэтому в 17 часов нам ставят задачу; в 19.00 - начинается ужин; в 20.00 садимся в автобус и едем на аэродром; в 20.30 - уточнение задачи на командном пункте; с 21.00 до 22.00 - вылет на боевое задание. Полеты заканчиваются между тремя и четырьмя часами утра, после чего мы завтракаем и отсыпаемся до обеда.

Так живем и летаем почти каждые сутки. Меняются только названия целей, боевая нагрузка и очередность полетов. Все остальное регламентируется режимом..."

С одной стороны, это очень удобно. От командира полка и до моториста все знают, когда и что нужно делать, без дополнительных указаний выполняют работы и своевременно отдыхают.

Но, с другой стороны, в работе по четкому графику для нас таится большая опасность. Ночи-то стали короткими. Возвращаемся мы, как правило, через Финский залив, пролетая с рассветом через "ворота" шириной около двадцати и длиной пятьдесят километров. Один за другим мы висим в этой узкости по восемь-девять минут. Внизу под тобой - вода, сверху - небо, с севера - финны, а с юга - фашисты. Врагу выставить здесь воздушный патруль самое милое дело. Аэродромы под боком. С рассветом посты наблюдения просматривают эту "кишку" от одного берега до другого. И через пару ночей от нашего полка только крохи останутся...

А задумался я над этим после вчерашнего случая. Бомбили мы причалы и склады в морской базе Котка. Зенитный огонь там сильнее, чем в Хельсинки. При отходе один из снарядов разорвался чуть ниже правой моторной гондолы. Осколки ударили по крылу, фюзеляжу и перебили тягу правого сектора газа. Мотор сразу же перешел на малые обороты и перестал управляться. Домой пришлось добираться только на левом. Повреждение меня почти не волновало. Бензобаки течи не дали. Машина была уже легкая, могла лететь без снижения и хорошо слушалась рулей. Правда, скорость пришлось держать минимальную. Поэтому к нашим воротам я прилетел с опозданием, когда восходившее солнышко уже золотило перышки тоненьких облаков. Картина такая, что залюбуешься. Вдруг в наушниках голос штурмана:

- Командир! Впереди, левее и выше, - два "мессера"!

Глянул: действительно, "мессершмитты" на полосочке светлого неба, как на экране, просматриваются. Направляются курсом к финскому берегу. Пока нас не видят.

Конечно, я немного струхнул. Самолет-то и так еле держится. "Ну, думаю, - именно вас нам сейчас не хватает. Если заметят, добьют обязательно..."

Толкнул я штурвал от себя, разогнал самолет и к самой воде прижался. Внизу на рассвете значительно темнее. И проскочил просто чудом у них за хвостами к Кронштадту.

После этого и задумался: "Почему вражеские истребители оказались в заливе на утренней зорьке? Им в это время делать там нечего. Может, случайно - тогда волноваться не следует. А если с намерением?.."

"21 мая. Перед обедом встретил полковника и поделился своими сомнениями. Он, как всегда, улыбнулся с хитринкой, хлопнул ладонью меня по плечу и сказал:

- Правильно мыслишь, лейтенант. Твое боевое донесение я внимательно прочитал. Только запоздали фашисты закрыть нам ворота. Тогда, на рассвете, они не один, а два патруля над заливом повесили. Ты задержался над Коткой, поэтому с одним из них встретился. Остальные наши бомбардировщики до их прилета успели через узкую часть проскочить. Мы же вам интервал между взлетами на пять минут сократили. Боевой порядок полка стал вдвое плотнее. От этого и график пролета ворот изменился, все успели пройти через них в темноте".