Генри Моргентау - Трагедия армянского народа. История посла Моргентау Страница 42

В ноябре Вангенхайм начал обсуждать этот вопрос. Он сообщил мне, что частью немецкой системы является полная готовность не только к войне, но также и к миру.

– У мудрого генерала, начинающего военную кампанию, всегда есть план для отступления на случай поражения, – говорил немецкий посол. – Этот принцип также относится и к стране в начале войны. В том, что касается войны, можно быть уверенным лишь в одном – она когда-нибудь кончится. Так что, когда мы планируем войну, мы также должны не забывать о кампании в пользу мира.

Но Вангенхайма интересовало нечто более вещественное, чем философские принципы. У Германии были серьезные причины желать завершения военных действий, и Вангенхайм обсуждал их открыто и цинично. Он говорил, что Германия была готова к короткой войне. Немцы полагали, что смогут разбить Францию и Россию за две короткие кампании, которые в общем должны были длиться около шести месяцев. Но этот план провалился, и возможность того, что Германия сможет выиграть войну, вызывала большое сомнение. Германия, добавил он, совершила бы большую ошибку, если бы стала воевать до полного истощения, поскольку такая битва для Германии означала бы потерю колоний, торгового флота и экономического и торгового статуса.

– Если мы не захватим Париж за тридцать дней, мы проиграли, – говорил мне Вангенхайм в августе.

После битвы на Марне его взгляды изменились. Теперь он не делал попыток скрыть тот факт, что великая стремительная кампания провалилась, что немцев теперь ожидала утомительная, изматывающая война и что лучшее, что они могли добиться в сложившейся ситуации, – это ничья.

– В этот раз мы совершили ошибку, – говорил впоследствии Вангенхайм, – не подготовившись к продолжительным сражениям. Однако эту ошибку мы не повторим снова, в следующий раз мы запасемся достаточным количеством меди и хлопка, чтобы продержаться по крайней мере лет пять.

У Вангенхайма была еще одна причина желать немедленного мира. И эта причина проливает гораздо больше света на бесстыдство немецкой дипломатии. Турция готовилась к завоеванию Египта, и эти приготовления здорово раздражали немецкого посла и вызывали у него большую тревогу. Интерес и энергия, с которой турки отнеслись к этой кампании, особенно сильно беспокоили Вангенхайма. Естественно, вначале я подумал, что Вангенхайм волнуется, потому что боится, что турки могут проиграть, однако позже он признался мне, что боится, что Турция может добиться успеха. Победоносная турецкая кампания в Египте, объяснил Вангенхайм, может здорово помешать немецким планам. Если туркам удастся захватить Египет, то за столом переговоров они, естественно, будут настаивать на сохранении этой области у себя и ждать поддержки немцев в этом вопросе. Но в Германии не собирались помогать укреплению Турецкой империи. Как раз в то же время немцы надеялись найти взаимопонимание с англичанами, основой которого было что-то вроде разделения интересов на Востоке. Больше всего Германия хотела получить Месопотамию, которая должна была стать важной частью линии Гамбург – Багдад. В обмен Германия была готова подтвердить обоснованность английской аннексии Египта. Таким образом, Германия планировала разделение Турции на две равные части между собой и Англией. Это было одно из тех предложений, которое немцы собирались вынести на обсуждение во время мирной конференции, которую планировал Вангенхайм. Вполне естественно, что захват Египта Турцией стал бы серьезной помехой на пути осуществления этого плана. О моральной стороне отношения Германии к ее союзнику, Турции, едва ли нужно говорить. Все это вполне соответствовало немецкой политике «реализма» в отношении с иностранными державами.

Практически все немецкое общество в конце 1914 года и в начале 1915-го с тревогой ожидало мира и смотрело на Константинополь как на возможное место, где легко можно начать переговоры о нем. Немцы считали само собой разумеющимся, что президент Вильсон должен выступить в роли миротворца. И действительно, никого другого в этом амплуа они даже не представляли. Единственной проблемой оставалось найти каналы, посредством которых можно было обратиться к президенту. Подобные переговоры проще всего было провести при помощи одного из американских послов в Европе. Очевидно, немцы не могли добраться до американских послов во враждебных столицах. Это и другие обстоятельства заставили немецких государственных деятелей обратиться к американскому послу в Турции.

В то же самое время в Константинополь приехал немецкий дипломат, частый герой событий тех времен – доктор Рихард фон Кюльман, впоследствии ставший министром иностранных дел. За последние пять лет доктор фон Кюльман, кажется, появлялся везде, где немцы вели важные конфиденциальные дипломатические дела. Князь Лихновски писал о его поведении в Лондоне в 1913 и 1914 годах, где тот принимал активное участие в печально известном Брест-Литовском договоре. Вскоре после начала войны доктор фон Кюльман приехал в Константинополь в качестве советника немецкого посольства, став, таким образом, преемником фон Мутиуса, который был призван на фронт. Его назначение было более чем подходящим по одной причине – он был рожден в Константинополе и провел там свое детство, где отец его был президентом Анатолийской железной дороги. Поэтому он понимал турок, как может понимать человек, проживший в их окружении много лет. И вообще, он был более чем интересной фигурой в дипломатическом кругу Константинополя и произвел впечатление не слишком агрессивного, но очень забавного человека. Очевидно, он желал сойтись поближе с представителями американского посольства, да и нам он был симпатичен, поскольку только что вернулся из окопов и рисовал нам красочные картины происходящего на фронте. Тогда нас очень интересовали современные методы ведения войны, и в течение многих вечеров мы завороженно слушали рассказы фон Кюльмана. Другой его любимой темой была мировая политика, и в этом вопросе он показался мне очень хорошо информированным. Тогда мы не считали фон Кюльмана важным человеком, однако усердие, с которым он занимался своим делом, уже тогда привлекало всеобщее внимание. Говорил он мало, но, как я понял, внимательно слушал и все запоминал. Очевидно, он был ближайшим наперсником Вангенхайма и человеком, через которого посол контактировал с немецким министерством иностранных дел. Примерно в середине декабря фон Кюльман покинул Берлин, где провел около двух недель. Когда же он в начале января 1915 года вернулся, атмосфера в немецком посольстве заметно изменилась. Если до этого момента Вангенхайм без всяких церемоний обсуждал мирные переговоры, то теперь он серьезно взялся за дело. Я сделал вывод, что Кюльман был вызван в Берлин, чтобы узнать все детали этого дела, и вернулся он оттуда с четкими инструкциями по поводу того, как Вангенхайм должен действовать. Во время всех моих бесед с немецким послом Кюльман находился неподалеку. Он присутствовал на всех важнейших конференциях, однако принимал участие далеко не во всех беседах. Он, как обычно, находился на вторых ролях и внимательно слушал.