Анатолий Виноградов - Стендаль Страница 42

Монархи, съехавшиеся после падения Наполеона в Вене на специальный конгресс, решили, что настало время ликвидировать опасные освободительные идеи во всем мире. Они поклялись во имя незыблемых основ религии и богом установленного монархического образа правления выработать такую систему европейского порядка, при котором народы вернутся в лоно церкви Христовой, рабы научатся снова повиноваться господам своим, и человеческий миропорядок, устроенный по образу божественного единовластия, будет незыблемой основой христианского государства.

Секретная организация иезуитов, всюду помогающая римско-католической церкви, была восстановлена в полной мере. Иезуитам во Франции были возвращены имения. Застучали кирки и заступы, откапывающие бочки с золотом и драгоценностями, зарытые орденскими братьями в дни Конвента и революционных казней. Семь иезуитских коллегий во Франции взяли в свои руки воспитание молодежи. Международная полиция в виде специального корпуса жандармских мобилей сформировалась в Австрии. Все секретные нити общеевропейской провокации, полицейского надзора и мракобесия тянулись в кабинет Меттерниха.

Король, въехавший в Париж по милости тех, кто победил Наполеона, должен был считаться с волей победителей, и когда Франции предложено было вернуться в пределы границ 1792 года, Людовик XVIII повиновался. Один хитроумный Талейран разыгрывал комедию протестов на Венском конгрессе, затягивал переговоры, составлял длинные декларации. Люди, практически настроенные вроде римского полицмейстера, из падения Наполеона делали простые выводы: они запрещали оспопрививание и освещение римских улиц, так как это было введено французскими якобинцами. Они объявили войну элементарной грамотности.

В качестве предохранения против народных волнений Людовику XVIII порекомендовали обзавестись хотя бы невинным представительством. Эта первая палата, избранная во Франции от ста тысяч богатейших буржуа и крупнейших землевладельцев, оказалась настолько послушной и раболепной, что получила прозвище «introuvable» («другой такой не сыскать»). Сто тысяч избирателей и вся Франция в качестве многомиллионного лишенца — это мало похоже на политическое равновесие… И Людовик XVIII не чувствовал себя спокойно в Париже. Он не любил этого мятежного города. Лишь изредка, в карете цугом, он проезжал по столице, стремясь сократить свое пребывание в ней и выехать куда-нибудь в королевские пригороды. Вялый, изможденный человек с дурной кровью, бычьими глазами, выпавшими зубами — он был трупом, долговременно гниющим на троне. Ему не хотелось ссориться с парижанами. Он не любил острых вопросов. Но вторая половина Тюильрийского дворца, именуемая Марсанским павильоном, была занята графом д’Артуа. Второй брат Людовика XVI был полон мистических мечтаний о восстановлении французского средневековья, французских рыцарей, сеньоров, вассалов, окружающих трон наследственного повелителя. Людовик XVIII царствовал девять лет, и все эти годы граф д'Артуа готовился к тому, что впоследствии он стал осуществлять, взойдя на престол Франции под именем Карла X.

В Марсанском павильоне были составлены проскрипционные списки генералов и офицеров, которых собирались выбросить из армии, ибо они поддерживали Бонапарта, эти революционные вскормленники когорт Конвента, люди, вышедшие из ничтожества, не имевшие никаких пергаментов о «благородности» и обладавшие только одним свойством: они жизнь отдавали за спасение родной Франции.

Бейль ходил в театр на «Севильского цирюльника», писал письма к сестре, незначительные и бессодержательные. Он с любопытством вглядывался в лица проходящих; встречая знакомых, он регистрировал и растерянные взгляды и звериный оскал зубов. Он перечитывал «Дневник моего печального пребывания в Гренобле». Он датирован «Шамбери, 2 марта 1814 года». Нужно было что-нибудь предпринять, как-то устроить свою жизнь.

18 июля 1814 года он написал генералу Дюпону, военному министру, просьбу о том, чтобы за ним сохранили его ежегодную пенсию и оклад, полагавшийся ему по параграфу о пенсиях Гражданского кодекса в размере девятисот франков. Этим ограничились почтовые сношения Анри Бейля с представителями правительства Бурбонов.

Он с величайшей охотой перефразировал эпиграф из «Космополита» Фуэкре де Монброна (1753), взятый Байроном для первой песни «Странствия Чайльд-Гарольда»:

«Вселенная является книгой, в которой мы успеваем прочесть лишь первую страницу, живя в пределах своей страны и не видя ничего за ее пределами». Бейль считал себя обязанным перелистать все страницы этой книги вселенной. Это значило, что родина эпохи Конвента, родина, за которую не жалко было отдать жизнь, — для французов бейлевского типа уже сменилась подлым королевским гнильем, реставрированным интервентами.

В записи от 26 мая 1814 года с величайшей нежностью, недоступной для него ранее, Бейль говорит о встрече с молодым русским офицером, адъютантом какого-то князя Ваиссикова. Этот юноша, голубоглазой, с цветущим румянцем во всю щеку, скромный, простой и элегантный, произвел на Бейля удивительное впечатление в партере парижской оперы. Представители русской военной дворянской молодежи на территории Парижа 1814 года казались ему предвестниками какого-то нового возрождения варварской и грубой азиатской страны. Как это ни странно, Бейль, чуждый сентиментальности, был подвержен самым трогательным иллюзиям при виде того поколения, из которого впоследствии сформировались герои и героини 14 декабря 1825 года. Это был как раз тот период новых соприкосновений большой европейской Карбонады, когда Лунин виделся с Сен-Симоном и Базаре Буонаротти.

Мы находим в записях дневника тогдашнего времени следующие строчки:

«5 июня 1814 года. Я не нашел своего имени среди имен пэров.

К счастью, меня мало трогает роскошь. Она мне скорее мешает. Я приветствовал бы возможность жить в Париже в комнатке на четвертом этаже, опрятно одеваться и иметь услуги, обеспечивающие чистоту комнаты. Мне хотелось бы посещать Французский театр или «Одеон», которые я люблю» (в «Одеоне» играли итальянцы). Бейль заканчивает эту тираду словами, что необходимо бежать из Парижа, и 10 августа 1814 года он приезжает в любимый Милан, не испытывая никакой привязанности к «новой» Франции, к Франции Бурбонов, к этой феодально-дворянской монархии, которая, однако, не в состоянии уничтожить главного результата революции — победы буржуазного, капиталистического строя — и должна мириться с ним, примиряя с собой верхи буржуазии… (Ленин точно указал, что монархия 1815–1830 годов была шагом на пути превращения в буржуазную монархию)[48].