Каринэ Фолиянц - Закулисные страсти. Как любили театральные примадонны Страница 42

При расставании Крэг подарил Коонен свою фотографию с надписью: «Моей идеальной Офелии мисс Коонен. Гордон Крэг. 1910 г.»

Алиса была не просто востребованной актрисой, к 1913 году она была уже знаменитостью – одной из любимых учениц Станиславского, звездой МХТовских капустников.

Однако, несмотря на успех в МХТ, Алиса в том же 1913 году ушла в организованный Константином Марджановым Свободный театр. Ее «бог и кумир» Василий Качалов, узнав об этом, сказал Алисе: «Послушай, это же сюжет для пьесы. Ей-богу! Если бы я был Чеховым, непременно написал бы о тебе пьесу. Недаром Немирович как-то назвал тебя Ниной Заречной с Патриарших прудов. Скажи сама, разве это не пьеса: молоденькая актриса, одержимая своими идеалами и мечтами, бежит из солидного столичного театра, бросая вызов дирекции, и шикарным жестом кладет на стол контракт, подписанный в какой-то несуществующий театр. Ведь у Марджанова никакого театра пока еще нет».

Кстати, как писал в своей книге воспоминаний «Мой век, мои друзья и подруги» Анатолий Мариенгоф: «У Качалова в свое время был немимолетный роман с Коонен. Дома встал мучительный вопрос о разводе. В это время Нина Николаевна (жена Качалова. – Ред.) серьезно заболела. Болезнь дала осложнение – безнадежную хромоту.

– Теперь уж я никогда не разойдусь с Ниной, – сказал Василий Иванович.

И, конечно, умер ее мужем».

До встречи с Таировым, кроме романа с Качаловым, у Алисы была еще одна любовная история. На этот раз в молоденькую актрису влюбился писатель Леонид Андреев, имевший в то время в России оглушительную славу.

Он увидел Коонен на репетиции его пьесы «Жизнь Человека» в Художественном театре – одетая в прозрачный хитон она танцевала в сцене бала. После репетиции он прошел за кулисы и попросил представить его актрисе. Они познакомились. После Андреев говорил Алисе, что она напомнила ему его покойную жену, умершую совсем молодой, которую он очень любил.

Они стали часто встречаться. Когда Андреев возвращался в свой Петербург, то писал Алисе чудесные длинные письма. А приезжая в Москву, бывал на всех ее спектаклях, потом усаживал в роскошные сани, и они ехали кататься.

«Я очень скоро поняла, – писала Коонен, – что, несмотря на громкую славу, окружавшую Андреева, передо мной человек одинокий, глубоко несчастный, и стала относиться к нему со смешанным чувством нежности и жалости, радуясь, когда мне удавалось разогнать мрак, отчаяние, которые так часто мучили его».

Дальше Коонен вспоминает: «В один из своих приездов Андреев пришел с большой папкой. С гордостью он сказал, что привез показать мне выполненные им самим чертежи дачи, которую, как я уже знала, он собирался строить на Черной речке, недалеко от Петербурга. С увлечением рассказывал он, какой это будет замечательный дом, и, показывая отлично нарисованную высокую башню, сказал, что мечтает о том, чтобы в этой башне жила я. Я постаралась превратить все в шутку и, смеясь, ответила, что больше всего на свете не люблю и боюсь замков и башен и что, если бы мне пришлось тут жить, я наверняка бросилась бы с этой башни вниз головой. Приехав в другой раз, Андреев сообщил, что привез из Петербурга мать, чтобы познакомить ее со мной».

Анастасия Николаевна Андреева сначала с недоверием смотрела на молодую актрису, а потом вдруг, отбросив сдержанность, стала со слезами умолять помочь ее сыну. Этот бурный разговор разрушил легкость в отношениях Алисы и Леонида Николаевича. «Из них ушла простота, появилось что-то обязывающее и тревожное».

После смерти жены и от напряженной работы у Андреева были нелады с нервами, у него случались тяжелые срывы и даже были галлюцинации. Коонен знала обо всем этом, но однажды в таком угнетающем состоянии он пришел к ней домой глубокой ночью.

«Отец открыл дверь, – пишет Коонен, – и в нашу маленькую прихожую неожиданно ввалилась крупная фигура Андреева. Он был совершенно невменяем и охрипшим от волнения голосом умолял позвать меня.

– Алиса засела у меня в сердце как гвоздь, – твердил он.

Отец, сначала возмущенный этим визитом, а потом потрясенный отчаянием стоявшего перед ним человека, долго убеждал Андреева, что нехорошо в таком состоянии являться в дом к молоденькой девушке, и наконец с трудом уговорил его уйти. После этого у меня был тяжелый разговор с Леонидом Николаевичем. Я с полной откровенностью сказала ему, что очень ценю его большой талант и его доброту, всю жизнь буду ему самым искренним и преданным другом, но что войти в его жизнь не могу».

Они не виделись год, и вдруг он появился у нее в гримерной во время гастролей театра в Петербурге. Худой, бледный, страшно возбужденный, Андреев вытащил револьвер. Коонен вскочила и схватила его за руку. Он сразу обмяк и жалко улыбнулся: «Опять я напугал вас. Не бойтесь. Я ведь всегда ношу эту штуку с собой».

Алиса долго говорила ему какие-то успокаивающие слова, а потом повела на улицу, и они долго бродили по глухим переулкам.

Прощаясь, Андреев сказал: «Ну, вот и все. Теперь я уже не буду больше мучить вас».

Когда Константин Александрович Марджанов наконец получил помещение и собрал труппу, Алиса прибыла в Свободный театр. Марджанов обнял ее и тут же познакомил с Александром Яковлевичем Таировым, сказав, что ему поручена постановка «Покрывала Пьеретты» – первого спектакля, в котором должна была играть Коонен. «Это неожиданная новость ошеломила меня, – вспоминала Коонен. – Уйти из Художественного театра, от Станиславского, для того чтобы работать с неизвестным, совсем молодым режиссером!.. Уж лучше мне было бы уехать в провинцию!»

Но все ее опасения оказались напрасными. Работа с Таировым была интересной, а премьера «Покрывала Пьеретты» была, по словам Коонен, «очень горячо принята публикой».

К сожалению, Свободный театр Марджанова просуществовал всего лишь год.

И вот тогда Таиров создал свой театр – Камерный. У Александра Островского в пьесе «Лес» Несчастливцев говорит о том, что для создания труппы нужна прежде всего актриса. Судьба подарила Таирову редкую, удивительную актрису, с которой и для которой он создал свой театр. А труппу составили молодые актеры бывшего Свободного театра.

Историки театра пишут о том, что «у создателей нового театра была своя программа, она заключалась в «отречении» от всех существовавших тогда направлений. Режиссер со своими актерами-единомышленниками предлагал создать свой «раскрепощенный театр», пластичный, действенный, эмоциональный, говорящий своим сугубо театральным языком. Таиров словно отмел всю историю театра, устанавливая новые отношения с литературой, музыкой, пространством, живописью. А главное, воспитывал нового актера, виртуозно владеющего своим телом, способного абсолютно свободно чувствовать себя в двух основных жанрах Камерного театра – трагедии и буффонаде.